-- [ Страница 6 ] --
Однако специфика творческого наследия И.С. Соколова-Микитова видится в первую очередь в том, что, избирая русский народ объектом своего творческого осмысления, он не отражает «взгляд со стороны». Напротив, все реалии, фиксируемые автором, вышедшим непосредственно из крестьянской среды, являются, по сути, актом самопознания. Это соответствует ключевому критерию так называемой «деревенской прозы», зародившейся в середине XX века. В литературоведческом словаре П.А. Николаева главным источником терминологической характеристики деревенской прозы называется «взгляд на объективный мир и на все текущие события с деревенской, крестьянской точки зрения, как чаще всего принято говорить, «изнутри»1.
В рассказе «Свидание с детством» (1965 г.) писатель так характеризует свое происхождение: «Все, что окружало меня, было наполнено особенным, русским, простым, добрым духом. Из хлебосольного, богатого словом и песнями мира явилась моя мать – русская редкая женщина…» (1; 336). Русский человек, человек из народа отождествляется в сознании Соколова-Микитова с понятием доброты и простоты. Но не только крестьянское происхождение роднит Соколова-Микитова с писателями-деревенщиками. Рассказы и очерки 1920 – 1970 гг. предвосхищают деревенскую прозу в мировоззренческом и эстетическом аспектах.
Возникновение и формирование деревенской прозы как значительного литературного феномена 1960-1990-х гг. было обусловлено социальноисторическими процессами, которые начались еще в 1920-1930-х гг. Соколов-Микитов стал свидетелем таких событий как раскулачивание, массовая коллективизация. В своем творчестве он осмыслял последствия необратимых изменений, коснувшихся русской деревни. А. Толстой в докладе «Достижения в литературе с октября 17 г. по октябрь 25 г.» причисляет СоколоваМикитова к выдающимся авторам литературы о деревне: «Лучше обстоит дело с деревенской литературой. Там есть такие мастера, как Пришвин, Шишков, Чапыгин, Соколов-Микитов. Очертания быта рельефнее и проще, чем в городе; заметнее контрасты и границы между новым и старым бытом;
язык богаче, и нет оторванности между предметом и его словом»2.
Соколов-Микитов стал одним из писателей, проложивших дорогу деревенской прозе середины века. В центре его внимания перерождение традиционного быта русской деревни и постепенное исчезновение крестьянства. В своей «малой» прозе Соколов-Микитов сохраняет важнейшие черты народСловарь по литературоведению П.А. Николаева. Электронная версия. [Электронный ресурс]. URL:
2 Толстой А.Н. Достижения в литературе с октября 17 г. по октябрь 25 г. // Жизнь искусства. – 1925. - № 45.
Фольклор выступает как культурная основа всех текстов СоколоваМикитова. Воспитанный на русском народном творчестве, писатель не мог не использовать народную лексику, фольклорные сюжеты и мотивы. В раннем творчестве от массива военных рассказов отстоит произведение «Жуть»
(1919 г.) – прежде всего по своим стилистическим характеристикам. С помощью узнаваемых фольклорных образов (беса, черта, нечистой силы вообще) и эмоционально окрашенной лексики создается мрачная атмосфера.
Описание погоды восходит к мифологическому сознанию – невидимые силы природы олицетворяются и наделяются зловещими свойствами: «Крутит, сыплет, свистит – бесы свадьбу правят» и далее: «…вдогонку воет несносная, сыплет, задувает под колено. Чертова погода» (4; 15). Тяжелая судьба героев рассказа - маленьких мальчиков – перекликается в сознании автора с народными сказками: «Какие сказки рассказывает им эта жуть? А жутче и самой жуткой сказки их своя жизнь» (4; 17). Проводя эту параллель, автор заключает реалистический сюжет в мрачные околомифологические рамки: «Когда это рассказывает маленький Коля, мне казалось, раскрывается черное остылое сердце земли – матери человеческого страдания, стыда и ужаса» (4; 18).
В рассказе «Дударь» (1929 г.), содержащем частотный в творчестве Соколова-Микитова сюжет встречи старого и нового миров, действие происходит в «глухом краю». Помимо описания реалий этого места, особая атмосфера создается с помощью вплетения повествование узнаваемых фольклорных образов: вскользь упоминается Михайло Топтыгин, Соловейразбойник, речь центрального персонажа деда-дударя характеризуется как «старинная скоморошья скороговорка» (1; 301). Рассказчик упоминает свое пристрастие к старинной народной песне. «Природный дар, талант, живущий в русском простом человеке», является атрибутом людей прошлого, представителей уходящего поколения.
В рассказе «На перекате» из цикла «На речке Невестнице» приводится этнографическое описание населения той географической точки, где река Невестница впадает в Оку. Оформлено оно в виде отступления от основной сюжетной линии: «Я слушаю его и думаю о тех, не так уж и отдаленных временах, когда стояли по нашей реке большие, темные леса…» (1; 387). Автор приводит сведения о том, что на этом месте проходит граница между «Россией Великой» и «Россией Белой», то есть этнографическая граница между
Россией и Белоруссией. Дается речевая характеристика местных жителей:
«наполовину белорусов, наполовину великороссов, говоривших вместо «ву»
- «у», вместо «чего» - «чаво»…» и т. д.
В позднем творчестве даются более обобщенные речевые характеристики героев. Одна из зарисовок рассказа «Свидание с детством» посвящена «чернобородым мужикам-землекопам» из деревни Бурматово. Обобщенный образ героя, жителя этой деревни, выстраивается по следующим признакам:
«бурмакинцы-грабари были востры на язык, солоно и круто ругались, пели непристойные песни» (1; 339).
С другой стороны, в целом ряде произведений Соколова-Микитова фольклор занимает центральное место, в противовес рассмотренному выше фоновому присутствию в текстах. Рассмотрим два варианта этой ситуации:
во-первых, писатель использует фольклорные сюжеты как основу некоторых рассказов. В рассказе «Деревенский черт» (1926 г.) литературной основой является традиционный сюжет явления простому человеку нечистой силы черт с рогами, все как есть, и хвостюга предлинный» (1; 391) посещает бабку в ночное время и инструктирует ее о действиях, которые она должна предпринять днем. Однако под маской черта скрывается живой человек, преследующий корыстные интересы. Отдельно следует отметить, что этим человеком оказывается дьякон. Это одновременно приближает сюжет к фольклорным антиклерикальным сказкам и некоторым образцам соцреализма, особенно вкупе с первым названием рассказа – «Советский черт».
Во-вторых, широко представлена тенденция, когда произведения народного искусства становятся предметом изображения. Множество фольклорных жанров представлено в произведениях Соколова-Микитова о деревенском быте. В частности, писателем используется внутрилитературный синтез.
Соколов-Микитов значительное внимание уделяет эмоциональному, эстетическому воздействию произведений народного искусства на человека.
В рассказе «На теплой земле», построенном на воспоминаниях о детстве писателя, он посвящает отдельную зарисовку русской сказке о сестрице Аленушке и братце Иванушке. Читатель узнает расхожий сюжет о разлуке потерявшихся детей, однако вместо содержания произведения акцент ставится на восприятие устного народного творчества реципиентом: «ритм и печаль сказки поражают меня», «я плакал горючими слезами» и т.д. Отдельно автор подчеркивает, что причиной тому не нежный возраст слушателя, а свойственное человеку из народа мировосприятие: «В древней народной сказке такая печаль, обреченность судьбе, что замирает от жалости сердце» и далее:
«Даже теперь, седого, насквозь просмоленного жизнью человека, до слез волнуют меня отдаленнейшие воспоминания, возвращающие меня к таинственным истокам моей судьбы» (1; 220).
Кроме изображения эмоциональной стороны народного искусства Соколов-Микитов также использует художественные средства народной сказки в прозаическом авторском тексте. Это традиционные эпитеты: плакал «горючими слезами» («На теплой земле»), инверсия: «репу сырую да морковь», фольклорные образы: «бесы свадьбу правят», «перепутали нечистые»
(«Жуть») и т.д.
Темой рассказа «Пыль» (1925 г.
) являются взаимоотношения представителей крестьянства и человека со стороны. Иллюстрируется эта тема, в том числе, вопросом влияния фольклора на героя дворянского сословия. Для этого в рассказ вводится сцена народного гуляния, в которой герой, бывший барин Алмазов, наблюдает за «стенкой» молодых мужиков, прохаживающихся по деревне с гармонью и поющих песни. Бойкая игра на инструменте и звонкий свист передают энергию, живость деревенских мужиков, их исполнение для героя слишком громко, «у Алмазова начинало звенеть в ушах». Ему тяжело выдержать эту пронзительность, однако он стремится подойти поближе, заглянуть за спины людей, сомкнувшихся «плотным, пахнущим кумачом и зноем кольцом» (1; 233). Все, что связано с антагонистами Алмазова в этой сцене, характеризуется наречиями «лихо», «бойко», «звонко» - вне зависимости от характера исполняемого произведения. Автор так изображает народное исполнение жанра страдание: «…скаля белые зубы, надсадно запевал под гармонь страданье:
Черным черно мое сердце, Черней черного чела…
И стенка подхватывала в раз:
Не видал свою зазнобу Ни сегодня, ни вчера» (1; 233).
В образах деревенских парней все максимизировано, контрастно, как этот контраст белого оскала исполнителя и слов его песни.
В одной из зарисовок цикла записей «На своей земле» народное искусство показано в соотношении с темой войны. Народная песня выступает символом свободы, радости от окончания войны. Это решается еще в экспозиции: «Сколько лет за годы войны в деревне не слышали песен, молчала гармонь. И вот опять нынче – в никольщину, святки и масленку – с вечера до утра, ежедневно заливаются в Ореховой избе девки» (1; 415). Далее приводится описание манеры исполнения в зависимости от жанра: «Поются теперешние песни голосом резким и пронзительным, «страдания» - с жалостью и «ахами», «проходные» - с подсвистом, с вывизгом, с «ахами»… Чем громче и пронзительнее голос, тем большая ему честь».
Значительную часть произведения составляют приводимые автором примеры, отрывки из народных песен, что придает зарисовке этнографическую ценность. Кроме традиционных песен, таких как хороводные, плясовые, автор уделяет внимание той части народного творчества, которое можно охарактеризовать как актуальное. Автор стремится показать разницу между народными умонастроениями: «Нынь: война, революция – отразились и в песнях. Недавно еще пели песни забытые:
Когда б были востры крылышки, Слетала я б на войну, Разыскала б я милова У германца в плену.
Рекрутские:
Скоро, скоро снег растает, Скоро искры поплывут, Скоро, скоро нас, ребяток, Во солдаты заберут.
Эти забыты. Теперь другие, забойные:
Все хорошие, пригожие Во Совет пошли служить, А кислатые, горбатые Остались дома жить!» (1; 418).
Через все творчество Соколова-Микитова проходит тема крестьянства.
Специфика ее раскрытия выражается в концепции «взгляд изнутри». Выросший в деревне писатель на протяжении многих лет умозрительно возвращается в те места и обстоятельства, создавая рассказы на основе своих воспоминаний, либо отслеживает динамику, развитие народного характера и быта. Наиболее полно данную специфику характеризует Г. Горышин: «Крестьянское, «мужицкое», собственническое, рабское, не из одних «маслениц»
состоявшее, из глубин русской истории донесенное, историей обреченное на слом Иван Сергеевич увидел не из окошка вагона, не с балкона дворянской, пусть захудалой, усадьбы, а унаследовал плоть от плоти»1.
В творчестве Соколова-Микитова представлен обобщенный портрет простого русского народа за несколько десятилетий XX века. В циклах рассказов «На речке Невестнице» и «На своей земле» создается целая галерея народных персонажей. Открывает ее герой рассказа «На пнях» (1924 г.) колесник Павел, представитель персонажей-путешественников. Характеризуется Павел как «мужик простой и добрый, сказочник и балагур, затейник» (1;
354). Ключевой момент заключается в том, что Павел является представителем «новой деревни» - не любит землю, вместо работы на которой вяжет ободья для колес; мечтает «о счастливой и легкой жизни». Размышляя о стремлении героя бросить насиженные места, автор возводит его к архетипу чудаков-путешественников: «…разве мало было таких чудаков Павликов по земляной Руси во все сроки и во все времена?» (1; 360).
Еще один представитель персонажей-путников – бывший житель сгоревшей деревни Дед Киндей, который со своим внуком Киндеенком «ходит по миру, ест за мирским столом, спит под мирской крышей» (1; 361). Сюжетообразующим элементом рассказа становятся воспоминания Киндея о былых временах – устами героя автор рассказывает о сплавлении по реке Угре на плотах, за которым проступает описание мужицкого быта и нравов. Характерна история про купеческого приказного Блудова, определяемого как «бес», «коршун», «степной пес». Причиной его лютости рассказчик считает крестьянское происхождение: «Я тебе скажу – такие-то, из нашего брата, из грязи да в князи, куда злее!» (1; 363). Мужики, с которыми приказной обращается плохо, по натуре своей очень терпеливы. Однако в кульминационный момент «терпения никакого не стало», Блудов погибает от рук работников.
Киндей одобряет свободолюбие и борьбу за справедливость, по его мнению, Горышин Г. Сердце писателя // И. Соколов-Микитов. Собрание сочинений в 4-х т. – Л.: Художественная литература, 1985–1987. – Т. 1: Повести и рассказы. – 1985. – С. 9.
ныне утраченные: «- Дело давнее, быльем поросло, молодым теперь непонятно» (1; 363).
К персонажам-охотникам относятся Тит, Хотей, Васька из рассказа «Глушаки» (1927 г.). Портретные и личностные характеристики героев в целом характерны. Белые зубы Васьки рифмуются с его бравадой, смешливостью и народным, близким к мифологическому сознанием: «Мои [копыта] привычные! – с хохотом отозвался ему Васька, -Мои сам черт не сгрызет»
(1; 367). Фольклорный образ лесового, к которому часто обращается Соколов-Микитов, отражается в портрете Тита, описанного как «большой, неладный, в лохматой овчинной шапке, закрывавшей его маленькие, блестевшие под овчинными кудлами глазки» (1; 366). Естественно вписана в мировоззрение Тита встреча с неким духом леса: «…только задремал – стоит надо мною человек, борода сивая. «Куды, говорит, подевал облячья?..» История повторяется, вплетаясь в сцену охоты на «алдотика».
Актуальный деревенский фольклор представлен легендами о разбойнике нового поколения, вооруженном револьвером, который исполняет традиционную функцию восстановления справедливости там, где это невозможно сделать законным путем. В рассказе «Тихий вечер» (1924 г., с названием «У ворот») Митька Расколин заставляет снизить цену на муку, отпустить угнетенную скотину и т.д. Разбойник становится частью легенды: во-первых, разбойники существуют только в пересказе других героев, соответствуя фольклорной концепции «из уст в уста». Во-вторых, Митька Расколин наделяется некими волшебными способностями. Так, в сцене освобождения скота герой с помощью магического вмешательства разбирается с выступившим против него мужиком – по мановению руки в бороде мужика появляются крысы, что приводит того в ужас.
Персонажей-разбойников также можно отнести к путникам. Однако мотив странничества присутствует не только на уровне системы персонажей, а становится одним из центральных мотивов темы крестьянства вообще. В цикле «На речке Невестнице» частотно упоминание о неких мифических местах, где мужику легче заработать, наладить свой быт и т.д. Дополнительный мифологический смысл наращивается на представление о реально существующих точках, как в рассказе «Камчатка» (1924 г.). Здесь прослеживается судьба запущенного слуха о том, что на Камчатку нужно ехать копать золото («Дело простое»). Мужикам обещают много хлеба и «на рыло по пятьдесят червенцев» (1; 393). Автор выдвигает две версии популярности этого убеждения: «извечная ли тоска русской души о путях и далях или просто заела лихая скука…». Героев ждет разочарование, однако в последней сцене и охотник Васька, и сам рассказчик грезят о Камчатке.
Та же тема присутствует в рассказе «На пнях» (1924 г.). Мотив странничества появляется уже с введением в повествование героя, оторванного от родной земли, хоть он и прибывает на ней. Павел так представлен читателю:
«Живет он хозяйством, но землю не любит» (1; 354). Далее также приводится слух о лучшей доле мужиков издалека – на этот раз с Кубани; так же охотно верят в беспочвенные слухи деревенские жители. «Стало слышно, что… собирается на Кубань пол-уезда, что земли там отдаются задаром… что чернозем там как масло…» (1; 356). Авторская трактовка этого процесса схожа с более ранним рассказом «Камчатка», однако в этом случае тоска русского человека рассматривается не вне времени, как черта менталитета, а в контексте исторического процесса: «После войны ходить стало некуда, а тоска не унялась» (1; 355).
Сравнив эти рассказы с рассказом «Исток-город», можно проследить развитие утопических мотивов в раннем творчестве Соколова-Микитова. В более раннем случае (утопия о городе, построенном детьми, написана в 1918 году) имеет место социалистическая утопия, отражающая педагогические и идеалистические взгляды писателя. В 1920-е годы он уже не является субъектом распространения легендарных сюжетов, позиция рассказчика - это скептический взгляд со стороны, вместе с тем социалистическая утопия уступает в его творчестве место романтической.
Исследуя проблематику рассказов Соколова-Микитова 1960-х годов, следует учесть, что основной проблемой, выдвинутой деревенской прозой, принято считать «нравственно-социальные судьбы деревни, исследуемые в их отношениях к традициям, к современному ее состоянию и к будущему развитию»1.
Именно традиции русской деревни, ее прошлое и будущее являются предметом писательского интереса в цикле записей «На своей земле» (1962 г.). Например, пацифистские тенденции отражены в нескольких зарисовках о дезертирах, скрывающихся от правосудия рядом с деревней и ворующих у крестьян, пользующихся милосердием деревенских женщин. В минимальном по размеру произведении складывается полная картина этого социального явления, при этом информация преподносится читателю не в виде фактов, введения отдельных персонажей и т.п. Временные рамки указаны условно:
«С конца германской войны…», «Миновал тяжкий год войны…» (1; 398), а психологический портрет дезертирства дается с помощью народных частушек на эту тему. По-новому раскрывается тема семьи. Автор отмечает падающую ценность института семьи как «самое примечательное в быте и ладе тогдашней деревни». Как нечто удивительное в своей неестественности отмечается раздел имущества: «Делились сын с отцом, брат с братом, зять с тестем, внук с дедом» (1; 403).
В связи с этим увеличилось расслоение крестьянства, богатые противопоставляются бедным, при этом автор видит в нищих крестьянах такие положительные черты, как простота, щедрость, совестливость. В целом эти взгляды отражены в следующей цитате: «Так и разбивались люди повсюду:
чем проще – тем добрее, покладистей человек, тем меньше у него жадности»
Особое место в проблематике деревенской прозы занимает тема «бывших людей». Этот термин вводит Соколов-Микитов применительно к помеГерчиньска Д. Современная советская «деревенская проза» и традиции фольклора (В. Белов, В. Распутин, В. Шукшин): автореф. дис. … канд. филол. наук: 10.01.02. - М., 1986. - 17 с.
щикам и духовенству. В результате революции усадьбы разгромлены, землю у поместий и церквей отнимают, «помещики сами зажили крестьянским прибытком». Авторский интерес вызывает сила духа таких персонажей: кто-то не утрачивает «прежних культурных привычек», но есть и «опустившиеся до последней черты» (1; 404).
Цикл «На своей земле» покрывает широкий круг вопросов, включающий быт различных категорий деревенских жителей (мельники, земледельцы, колесники и т.д.), новые явления – раздел земли, «госфонд», суды и пр.
Как отмечает М. Смирнов, стилистически близок к ранее рассмотренному рассказу «На теплой земле» рассказ 1965 года «Свидание с детством».
Это лиричные воспоминания писателя о прошлом, о детстве, проведенном в деревне. Именно в этом произведении находим сведения о предпосылках развития деревенской темы в творчестве Соколова-Микитова и о роли фольклора в его развитии как писателя. «Русскую деревню, мужиков довелось мне узнать не по книжкам и описаниям. Лучшую пору жизни моей – детство – провел я в деревне» (1; 335). По соображениям М. Смирнова, «постоянное общение с природой, знание народной жизни не могло не сказаться на творчестве писателя»1.
Рассказ также состоит из отдельных зарисовок, одна из которых посвящена крестьянам, «мужику» вообще в исторической перспективе – изменениям в менталитете, характере, имевшим место после революции и в дальнейшем. Отмечаются такие тенденции, как рост образованности и интеллекта – «умнел, набирался новых познаний деревенский мужик» (1; 338), урбанизация населения, новые технологии – «все больше народу уходило на заработки в город, уезжало на шахты, на землекопные работы». Зафиксировано два взгляда на этот социальный слой – с одной стороны, для городского, интеллигентного человека «казались мужики и бабы все на одно лицо». Рассказчик, хорошо знакомый с простым народом, представляет другую стороСмирнов М. Иван Сергеевич Соколов-Микитов: Предисловие // Соколов-Микитов И.С. От весны до весны:
Рассказы. – 4-е изд. – Л.: Детская литература, 1975. – С. 3.
ну, то есть взгляд изнутри – по говору, характеру и поведению он может определить принадлежность мужика к той или иной социальной группе по месту проживания, роду деятельности и т.п. В емкой форме и с использованием широкого спектра художественных средств дается краткий этнографический портрет русского крестьянина постреформенной эпохи.
В исследованиях на тему деревенской прозы в литературном процессе XX века традиционно мнение о том, что ее определяет «взгляд на объективный мир и на все текущие события с деревенской, крестьянской точки зрения»1. Это значительно приближает рассмотренные произведения СоколоваМикитова к этому течению в отечественной литературе. Следует учитывать, что деревенская проза начала формироваться в конце 1950-х – в 1960-е годы.
В эти и последующие десятилетия творчество Соколова-Микитова было созвучно актуальным тенденциям. Его герои включены в актуальные процессы, но не оставляют вечные нравственные ценности, при этом автор не стремится приукрасить современность.
В итоге приходим к выводу, что целесообразно говорить о некоторой общности рассказов и очерков Соколова-Микитова с деревенской прозой.
Единство писателя с русским народом воплощается в умении передать умонастроения, культуру и народное мышление изнутри. Творчество СоколоваМикитова несколько предвосхитило основные идеи деревенской прозы и обеспечило преемственность русской классики и литературы второй половины XX века.
Словарь по литературоведению П.А. Николаева. Электронная версия. [Электронный ресурс]. URL:
http://nature.web.ru/litera/4.5.html (дата обращения: 10.01.2014).
3.3. Педагогические воззрения и мир детства в творчестве И.С. Соколова-Микитова: утопия «Исток-город»
Исследователь творчества И.С. Соколова-Микитова П.П. Ширмаков отмечал дидактическую ценность его произведений: («Соколову-Микитову совершенно чужд наставнический… тон. … [Он] Справедливо полагал, что не навязывание своих взглядов и воззрений, а сама жизнь, ее логика и воздействие, учит человека вернее всего»1. Так, ничего не навязывая и не поучая, тексты Соколова-Микитова участвуют в процессе обучения русских школьников на протяжении нескольких десятилетий. Но до сих пор остается в стороне педагогический опыт самого писателя.
Мир детства не понаслышке исследован отцом и воспитателем многочисленного потомства.
В письме К. Федину Соколов-Микитов на наглядном примере, через критику, уточняет сложившиеся за долгие годы педагогические взгляды: «Внук пока здоров, но есть и тревожные симптомы, впрочем свойственные всему нынешнему русскому молодому поколению. Уж очень "по-русски" безрассудно и беспорядочно воспитывает его бабушка, уж слишком много "любви", слишком часто слащавое баловство переходит в угрозы и крики. Слишком много медовых слов и сахарных разговоров. Слишком много упрямого эгоизма» (4; 313).
Сказки стали первыми произведениями Соколова-Микитова, вышедшими в свет, соответственно, детский читатель стал первым реципиентом творчества писателя. Еще в 1919 году в журнале «Творчество» доцент Харьковского университета А.А. Смирнов выступил с отзывом о книге сказок «Засупоня» (1918 г.): «Сказки Соколова-Микитова, как и рисунки к ним, задушевные, ласковые, подлинно человечные; каждое слово и каждый штрих Ширмаков П.П. На большаке русской литературы. // Творчество И.С. Соколова-Микитова. - Л.: Наука, 1983. - С. 15-16.
исполнен чистой простоты и художественной значительности»1. Ссылаясь на рукописный отдел Института мировой литературы им. А.М. Горького, В.
Смирнов упоминает примечание Соколова-Микитова для художниковиллюстраторов его сказок, согласно которому главной темой их является «крепкая дружба зверей» и «борьба охотника Микитова с Лисой-Плачеей».
Речь идет о цикле «Озорные сказки», в котором писатель позволяет себе наиболее полно раствориться в мире детства.
Однако на раннем этапе своей писательской карьеры, в 1918-1919 годах, Соколов-Микитов работал учителем в единой трудовой школе г. Дорогобуж. Во время своей педагогической деятельности писатель задумался о разработке новой системы воспитания детей, главная задача которой заключалась бы в развитии их творческих способностей. Своеобразной литературной формой методической разработки этой идеи стал рассказ-утопия «Истокгород», в котором отслеживаются ключевые аспекты современного развивающего обучения. Произведение вышло в свет в виде отдельной книги – одной из нескольких ранних публикаций Соколова-Микитова, замеченных и высоко оцененных такими крупными фигурами литературного процесса начала XX века как И.А. Бунин и А.И. Куприн.
Программные для Соколова-Микитова как педагога тезисы содержатся в первой части произведения «I. Из дневника учителя». Важнейшим фактором мотивации будущего учителя здесь становятся сами дети – по выражению автора, единственные, «у кого руки не обагрены кровью, а сердца чисты от вожделений» (4; 52). Герой видит в детях податливый материал, с помощью которого он сможет повлиять на будущее родины. Основой данной педагогической ситуации становится гуманистическая центрация (по терминологии А.Б. Орлова), что соответствует утопическому характеру произведения.
Смирнов А.А. Книги, выпущенные петроградским издательством артели художников «Сегодня» Творчество. Мая 1919 // Журнал художественного цеха. - Харьков. – 1919. - №4. – С. 29.
Главным методом молодой педагог избирает искренность, в основе которой лежит любовь к ученикам. Здесь педагогическая мысль СоколоваМикитова восходит к воззрениям Л.Н. Толстого, чей постулат о совершенном учителе выступил эпиграфом ко всему произведению. Кроме того, автор вместе с героем настаивает на увольнении при негативной самооценке педагогической деятельности: «Чуть увижу, что не годен, - уйти!» (4; 52). Однако есть основания полагать, что не это послужило для Соколова-Микитова поводом для увольнения, а другая его «любовь» - неодолимая тяга к путешествиям. В мае 1919 года писатель уже участвовал в поездке по городам Украины.
Обращаясь к стилистическому окрасу текста, можем отметить, как постепенно лирическое настроение сменяется все большей практичностью. Повествуя о занятиях героя с учениками, автор сопровождает их действия методическими комментариями, пока носящими характер заметок. Занятие проводится в лесу; текст в скобках гласит: «чернозем для пахоты, глина для выделки кирпичей; глазомер» (4; 55).
То есть занятие посвящено качеству и типам почвы, а целью его является не только получение информации, но и развитие навыка. Автор прибегает к использованию стилистического приема апострофы: «Что прежде всего нужно человеку?». На самом деле этот вопрос был задан, или его предполагается задать, на занятии, так как заметка в скобках гласит: «Ответ: огонь; первая победа человека над природой – овладение огнем; священный очаг».
Вторая часть произведения «II. План» носит уже не повествовательный, а методический характер. По своей сути это тезисный план занятия, сочетающего в себе теоретические и практические моменты. Текст делится на параграфы, соответствующие этапам воздвижения города. В каждом из них автор кратко перечисляет, что предполагается детям рассказать. Если предполагается работа по принципу «вопрос-ответ», приводятся также ответы и пояснения. В конце автор отмечает, что это лишь набросок, идея, которую ему хотелось бы развивать.
Нельзя не выделить образовательный, дидактический компонент художественных произведений, адресованных детскому читателю. И.С. СоколовМикитов на протяжении всего своего творческого пути издавал книги для детей младшего и старшего возраста, в основном содержащие циклы рассказов
- «Кузовок», «От весны до весны» и др. «Малая» проза Соколова-Микитова для детей отражает нравственный идеал писателя, он стремится передать бережное отношение к природе и животному миру.
Эту же мысль развивает В. Солоухин, доказывая, что мудрый автор учит своих читателей тому, что природа есть не только материальное, но и «духовное, в первую очередь, богатство», а знание природы воспитывает множество положительных качеств. На основании этой дидактической ценности Солоухин ставит Соколова-Микитова в один ряд с Тургеневым, Аксаковым, Некрасовым и другими.
К. Жехова отмечает стиль рассказов-путешествий Соколова-Микитова как подходящий для детского чтения вне зависимости от фактического читательского адреса: «Вернувшись из научной экспедиции или дальнего путеРыленков Н. Хранитель родников // Жизнь и творчество И.С. Соколова-Микитова. М.: Детская литература, 1984. – С. 27.
шествия, он не всегда писал для детей, но он писал вещи, которые по своей простоте замысла, доходчивости и увлекательности могли стать и стали детским чтением»1. Именно стиль прозы писателя считает ключевым фактором успеха у детской аудитории И. Сергеев: «Как настоящий охотник старой школы, он превосходно знал окружающую природу, лес, реку, умел описать и передать свои знания и переживания простым и чистым русским языком»2.
Однако педагогическими воззрениями не исчерпывается присутствие И.С. Соколова-Микитова в контексте современного образования. Большинство россиян, знакомых с фигурой писателя, узнали о нем из детских книг для чтения, учебников и справочников. Множество учебных программ по литературе включают тексты Соколова-Микитова: «Рассказы о природе» для первого класса, «Листопадничек», «Осень в лесу», «Зимняя ночь» для третьего класса, «Петька», «Зима» для пятого класса. В издательской практике широко распространены серии по внеклассному чтению, включающие некоторые другие произведения3.
Художественные произведения И.С. Соколова-Микитова – значительный источник практического материала для учебников, учебных пособий и рабочих тетрадей по русскому языку. Примеры из этих произведений используются множеством авторов: А.В. Поляковой, М.М. Разумовской, Р.Н.
Поповым, Л.М. Зелениной и др. Профессор кафедры русского языка МГПИ им. В.И. Ленина В.В. Бабайцева, автор наиболее часто используемых и постоянно переиздающихся курсов «Русский язык 5-9» и «Русский язык 10-11», выделяет Соколова-Микитова из современных писателей как «замечательного стилиста»4. Примечательно, что использование это популярно не только в классических учебниках, но и на различных ресурсах сети Интернет, посвяЖехова, К. «Какой ты, старик, русский!» // Жизнь и творчество И.С. Соколова-Микитова. - М.: Детская литература, 1984. – С. 43.
2 Сергеев И. Хозяин карачаровского домика / Тверские ведомости от 06.0.2012. – Тверь, 2012. – С. 4.
3 См.: Соколов-Микитов И.С. Год в лесу: рассказы / И. С. Соколов-Микитов. – М.: Дрофа-Плюс, 2005. – 63 с.: ил. – (Внеклассное чтение) и др.
4 «Тайны орфографической зоркости». Интервью c профессором кафедры русского языка МГПИ им. В.И.
Ленина В.В. Бабайцевой [Электронный ресурс]. URL: http://www.vinograd.su/education/detail.php?id=42911 (дата обращения: 7.09.2012).
щенных русскому языку как учебной дисциплине: «Со_всем недавно в центре Ленинграда, на Каменном острове, отправлявшиеся в школу ребята увидели утром двух бродивших под деревьями лосей. [И. Соколов-Микитов.
Лоси]» - фрагмент упражнения на портале «gramota.ru»1. Писателя волновала проблема развития русского языка. В рассказе «Письма из деревни» он замечает, как меняющийся быт влияет на людей, привнося новые слова в их лексикон: «Время засыпало деревню словесным сором» (4; 70). Сейчас проблема неологизмов, жаргонизмов, англицизмов не только не менее актуальна, но и стоит довольно остро, что еще раз обосновывает выбор педагогов.
Как известно, на протяжении всей своей истории российская педагогика шла рука об руку с литературой, что иллюстрируют примеры М.В. Ломоносова, Н.И. Новикова, А.Н. Радищева, Л.Н. Толстого и других.
Рассматривая влияние на современную педагогическую науку И.С. Соколова-Микитова, мы отдаем дань не только отечественной традиции, но и современной концепции художественного образования, миссией которого, равно как и литературы, является трансляция культурных ценностей.
Учебник грамоты: орфография [Электронный ресурс]. URL:
http://www.gramota.ru/class/coach/tbgramota/45_118 (дата обращения: 11.02.2014).
Мы рассмотрели военные рассказы как наиболее значимую часть раннего творчества И.С. Соколова-Микитова. При недостаточном, по многим оценкам, освещении темы Первой мировой войны и революции в русской литературе особенно ценно творческое наследие, оставленное непосредственным участником событий. На общем фоне рассказы военного времени, принадлежащие перу молодого писателя, выделяются своей объективностью и спокойной манерой повествования, в противовес «бодрячеству» массовой литературы.
В период с 1915 по 1920 гг. Соколов-Микитов написал несколько рассказов на следующие темы: фронтовые события глазами военного санитара («Здесь и там», «С носилками»), будни военной авиации («Глебушка», «На воздушном корабле»), проблемы тыла («Безлюдье», «Концов ищут»), творческие порывы человека в мрачных условиях военного времени («Шепот цветов», «Поэт и серый кот»).
Основным художественным приемом в этих рассказах является противопоставление - «окопы – тыл», «свой – чужой», «жизнь - смерть» и т.д. Антитеза помогает подчеркнуть трагизм происходящего. Большое внимание уделяется размышлениям о судьбе страны и народа в тяжелый период, при этом материалы носят традиционный патриотический характер.
Соколов-Микитов затрагивает также специфичные, более узкие темы:
например, мотивы, движущие человеком на фронте, – в частности присутствие женщин среди солдат и тяга человека к страданиям. В ряде рассказов проявляется авторская позиция по отношению к проблеме «дети и война». С одной стороны, рассказчик испытывает естественный страх, который передается читателю. С другой стороны, проблема раскрыта и с объективной точки зрения, реалистично проиллюстрирована фактами и примерами из жизни.
Специфика художественного воплощения данной проблематики в том, что в этот период Соколов-Микитов только начинает свой путь. Сдержанный стиль, очерковый характер прозы постепенно сменяется живым языком и стилевым богатством. В итоге рассмотренные произведения можно характеризовать по-разному с точки зрения художественности. Тем не менее, нами установлены зарождающиеся традиции, становление творческих принципов писателя. Прежде всего, это правдивость повествования, богатство видения и психологизм. Соколов-Микитов совершенствует свое мастерство пейзажиста.
Основными элементами поэтики становятся цвет, звук, синтетические элементы, такие как внутрилитературный синтез (например, синтез поэзии и прозы), экфрасис, художественная деталь.
Мы уделили внимание проблеме историзма в творчестве СоколоваМикитова. Рассказы и очерки писателя невозможно рассматривать отдельно от истории России, равно как и от его биографии, так как исторические события на родине и за ее пределами были главным механизмом творческого поиска.
При этом исследование творческого наследия Соколова-Микитова также было обусловлено исторической ситуацией, вследствие чего несколько различается взгляд советских и современных исследователей на его творчество. Однако при неоспоримой художественной ценности рассказов и очерков Соколова-Микитова, его наследие не теряет свою актуальность в новое время и с точки зрения проблематики, содержания.
Историзм творческого мышления Соколова-Микитова рассмотрен нами в двух аспектах: во-первых, в широком смысле – через категорию времени, его открытость, но при этом обусловленность конкретной исторической эпохой; во-вторых, через обращение к прошлому страны, народа, конкретных людей.
Программным для рассматриваемого периода в творчестве СоколоваМикитова стал цикл «На теплой земле», основанный на детских воспоминаниях писателя, впечатлениях о встрече с родными местами после странствий, а также дополненный взглядом в прошлое в более зрелый период. Проблематика входящих в него произведений широка, в основном освещается судьба различных представителей русского народа, в многообразии его прослоек, в непростые первые десятилетия XX века. Основные мотивы в этом блоке текстов – противопоставление старого и нового миров, мотив пути, дороги, мотив переходности. В ряде случаев предметом описания становится сама историческая память народа и природы. Это применимо не только к рассказам и очеркам 1920-х гг., но и к более позднему творчеству писателя.
Эмигрантский период в биографии Соколова-Микитова дает основания для анализа в его творчестве темы восприятия родины со стороны. Нами проанализировано также осмысление опыта заграничных путешествий писателя, воплощенное в его творчестве 1920-1930 гг. Оценивая окружающую действительность новыми глазами, Соколов-Микитов создал множество произведений на деревенскую тематику, посвященную быту новой России, и опубликовал значительное количество т.н. «морских путешествий». Нами проанализированы циклы «Морские рассказы», «Письма с моря» и другие произведения.
Взгляд на родину со стороны в контексте наследия Соколова-Микитова
– это в первую очередь оценка нового в русском национальном характере.
Композиционно многие произведения делятся по принципу сопоставления героя старой и новой формации («Сын», «Пыль»).
Став участником судьбоносных для России событий, Соколов-Микитов в своем творчестве пришел к осмыслению и приятию особого пути России. В диссертационном исследовании рассмотрены его взгляды в контексте идей В.
Соловьева и И. Ильина. Это отсутствие слепого, официозного патриотизма, стремление к изображению правды, к «скрытой теплоте» народного патриотизма. Мышление писателя трансформировалось из национального в общечеловеческое, писатель постигал общечеловеческое через свое родное, национальное, и это сказалось на системе персонажей. Основные мотивы «Морских рассказов» – постоянные воспоминания и тоска по родине и непрерывные сравнения, соотнесения «своего» и «чужого». Быт моряков не всегда выдерживает это сравнение, однако разнообразие впечатлений и приобщение к чужой культуре привносят в текст богатую стилистику и разнообразие сюжетов.
Специфичные по тематике морские путешествия способствовали разви-тию поэтики Соколова-Микитова. Увеличивается объем, усложняется композиция произведений. Сохраняется традиция использования народной лексики для усиления лиризма, многообразие цветовых, световых образов для передачи чувств и переживаний героев. Среди новых образов – сквозной образ тумана, иллюстрирующий мотив странствия и отдаления от родины;
необычный звуковой ряд для создания городского пейзажа, синтетические метафоры («голубые дни»).
Концепция природы в творчестве Соколова-Микитова рассмотрена нами через призму множества вариантов отношений человека и окружающего его мира. В тяжелые для страны 1920-е гг. писатель предпочел не выступать на путь общественной борьбы и занял нишу, естественную для него с детства, в результате чего в его творчестве на первом плане оказались рассказы для детей и взрослых о русской природе, животных и охоте.
Впоследствии значительное влияние на творчество Соколова-Микитова в этом направлении оказали его многочисленные путешествия по Советскому Союзу. Основным мотивом в написанных на основе этих путешествий очерках стало торжество человека над стихией, положительные преобразования жизни.
Концепция природы, заложенная в русской литературе Пришвиным, эволюционировала в творчестве Соколова-Микитова. Новый мир не антагонистичен нетронутой природе, а полноправно вписывается в нее (серия очерков «По сорочьему царству»). Поскольку восприятие природы СоколовымМикитовым определенным образом было заложено еще в детстве, на границе нового и старого миров переплетаются мифологическое сознание, фольклор и религиозные представления.
В путевых очерках 1930-1960 гг. значительно влияние традиций литературного путешествия, русской сказки; сохраняются некоторые признаки жанра хожения. Поэтому композиционно многие произведения строятся на мотиве «встреченного на пути» – человека, явления и т.п. Стиль путевых очерков обусловлен тем, что автор становится свидетелем сосуществования народного, традиционного начала с одной стороны и урбанистического уклада жизни – с другой. Отсюда наличие традиционных для фольклора эпитетов и метафор в соседстве с геологическими, экологическими, современными реалиями.
Некоторые аспекты проблематики и стиля ранних работ были отслежены нами в их эволюции в более поздних редакциях. В частности, пересмотрено отношение к некоторым преобразованиям («На речке Невестнице») в сторону акцента на их поддержку писателем. Проблема отношений природы и человека решается в этих текстах следующим образом: первобытный человек покорял природу, а современный человек пользуется плодами тех усилий; кроме того, новый человек освобождает землю от традиционных покровов и сменяет людей прошлого.
Русский национальный характер наиболее полно раскрыт писателем в цикле очерков «Белые берега» - то есть в суровых условиях северной экспедиции. Проведена параллель между суровой природой севера и твердым, стойким характером русского, советского человека, которому при этом не чуждо сострадание. С суровым характером русских исследователей севера контрастирует осознание недолговечности, краткости человеческой жизни.
В рассказах 1940-1970 гг. отражается уже сформированная концепция природы, имеющая своей основой биографический аспект. На наш взгляд, раннее приобщение к охоте и заложенная с детства любовь к русскому лесу сформировали уникальное мировосприятие Соколова-Микитова, отраженное в его произведениях. Прежде всего, герой охотничьих рассказов относится к природе с сыновьей любовью, что выражается в сквозном образе материземли. По мнению исследователей, народное происхождение писателя обеспечивает «мажорное мироощущение»1 его рассказов, так как рассказчик всегда чувствует себя частью природы («На теплой земле», «Глушаки»).
Особенностью охотничьих рассказов, на наш взгляд, является отсутствие конфликта между жизнью и смертью. Ключевые характеристики стиля этих текстов – миролюбивый тон, использование эпитетов, выражающих нежность и любовь, лаконичность, использование емких деталей, многомерное сенсорное пространство. Единение с природой часто сопровождается мотивом одиночества, которое сопутствует не только людям, но и животным («Фурсик», «Найденов луг»).
Двадцатое столетие поставило перед писателями и философами множество новых вопросов и проблем, в связи с чем, как отмечал, например, В.А. Редькин, «усиливается философский пафос произведений, появляются эсхатологические мотивы»2. Именно этот процесс мы наблюдаем в творческой эволюции Соколова-Микитова. В рассмотренных произведениях 1910 – 1970 гг. мы наблюдаем эволюцию от противопоставления жизни и смерти в военных рассказах к гармоничному сосуществованию жизни и смерти. В более поздних произведениях вечная жизнь любого явления обеспечивается в 1 Горелов А. Правдивое искусство // Жизнь и творчество И.С. Соколова-Микитова. - М.: Детская литература, 1984. – С. 36.
2 Редькин В.А. Русская поэма 1950-1980-х годов: Жанр. Поэтика. Традиции. - Тверь: ТвГУ, 2000. - С. 236.
исторической памяти народа. Кроме того, в охотничьих рассказах из мировосприятия героя уходит трагическое восприятие смерти.
Особым образом мастерство Соколова-Микитова раскрылось в произведениях о природе, адресованных детскому читателю. Стараясь передать детям свое уникальное отношение к русской природе, автор широко использует народную лексику и синтаксис, характерный для фольклорных текстов («Кузовок»). В многочисленных пейзажных зарисовках и миниатюрах о животных отражаются архетипические свойства всего живого, берущие начало в народных сказках («Лесные картинки»).
Основной мотив этих произведений – радость открытия, которой рассказчик делится с читателем. Это показано как в небольших описательных зарисовках, так и в циклах, рисующих эволюцию какого-либо явления («От весны до весны»). Способы повествования варьируются от бесстрастнообъективного до созерцательного.
Мы отдельно рассмотрели дидактическую ценность рассказов о природе, которые прививают бережное отношение к ней, расширяют кругозор читателя. При этом автор воздерживается от назидательного стиля и не изменяет своему принципу правдивого отражения действительности. Характерной особенностью является также тонкий психологизм авторского мышления («Беляк», «Бурый»).
Над циклами детских рассказов Соколов-Микитов работал на протяжении нескольких десятилетий. Кроме того, нами выделены и охарактеризованы два творческих этапа, когда писатель сосредоточивался на написании сказок: 1) начальный период творчества, то есть 1910-1920 гг. - в основном бытовые, волшебные сказки; 2) поздний период, т.е. 1950-1960 гг. – сказки о животных.
Литературная сказка Соколова-Микитова имеет своей особенностью то, что автор являлся не собирателем фольклора, что традиционно для его предшественников, но его носителем. Авторское своеобразие бытовых сказок проявилось в том, что, кроме традиционных персонажей (солдат, мужик), появились новые герои с элементами биографичности (матрос, охотник). Нетипичным элементом стала развернутая экспозиция. Фоновое присутствие русской природы расширяется, включая элементы народной мифологии («Тороча»).
Анализ произведений Соколова-Микитова неизменно осуществлялся нами с точки зрения литературных связей, преемственности и традиций.
Многие аспекты творчества писателя генетически восходят к древнерусской литературной традиции – прежде всего через фольклор. Это такие особенности его прозы, как изобразительность, направляющая внимание деталь, следование принципам абстрагирования и художественного обобщения, бинарность авторского мышления, патриотическое содержание. Отдельно рассмотрены христианские мотивы: религиозные реминисценции, мотив дороги как символ жизненного пути, традиционные для житий чудеса.
480 руб. | 150 грн. | 7,5 долл. ", MOUSEOFF, FGCOLOR, "#FFFFCC",BGCOLOR, "#393939");" onMouseOut="return nd();"> Диссертация - 480 руб., доставка 10 минут , круглосуточно, без выходных и праздников
Бекбаева Надежда Романовна. "Малая" проза И.С. Соколова-Микитова: проблематика и поэтика: диссертация... кандидата филологических наук: 10.01.01 / Бекбаева Надежда Романовна;[Место защиты: ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет»].- Тверь, 2014.- 183 с.
Введение
Глава 1. Русская история и современная российская действительность в осмыслении И.С. Соколова-Микитова 23
1.1. «Записки военного корреспондента»: проблемы войны и мира в рассказах и очерках И.С. Соколова-Микитова 1910-х годов. 23
1.2. «Я сам был Россия»: историзм художественного мышления И.С. Соколова-Микитова в рассказах 1920-х годов 39
1.3. «Морские путешествия»: взгляд на Россию со стороны в рассказах и очерках 1920-1930-х годов 59
Глава 2. Человек и природа в «малой» прозе И.С. Соколова-Микитова 73
2.1. Концепция природы и русского национального характера в путевых очерках И.С. Соколова-Микитова 1930-1960-х годов 73
2.2. Концепция природы в охотничьих рассказах И.С. Соколова-Микитова 1940-1970-х годов 89
2.3. Мир природы в произведениях И.С. Соколова-Микитова для детей 99
Глава 3. Литературно-эстетические и нравственно-философские проблемы в «малой» прозе И.С. Соколова-Микитова 116
3.1. Литературные взгляды И.С. Соколова-Микитова и проблема традиций в его творчестве 116
3.2. Русский фольклор и «деревенская проза» в творческом сознании И.С. Соколова-Микитова 127
3.3. Педагогические воззрения и мир детства в творчестве И.С. Соколова-Микитова: утопия «Исток-город» 140
Заключение 146
Список литературы 156
Введение к работе
Диссертационное исследование посвящено изучению «малой» прозы И.С. Соколова-Микитова с точки зрения ее проблематики и поэтики.
На протяжении многих десятилетий не ослабевает читательский интерес к рассказам, сказкам, повестям Ивана Сергеевича Соколова-Микитова (1892 – 1975). Однако изучение его творческого наследия пока еще не стало одним из приоритетных направлений отечественного литературоведения. С одной стороны, исследователи русской прозы XX века чаще отдают предпочтение писателям так называемого «первого ряда»: А.Н. Толстому, М.А. Булгакову, М.А. Шолохову и др. С другой стороны, авторов довольно многочисленных публикаций, посвященных писателю, эта неординарная личность в основном привлекает не столько с точки зрения литературного наследия, сколько в плане обширной деятельности И.С. Соколова-Микитова как моряка, журналиста, общественника. Ввиду этого собственно творчеству уделяется недостаточное внимание. Последние годы отмечены повышением внимания к И.С. Соколову-Микитову как художнику слова, что связано с юбилеями – 115-й и 120-й годовщиной со дня его рождения. Отдавая дань уважения заметной фигуре литературного прошлого, современные исследователи обнаруживают ее тесную связь с настоящим.
На данный момент не сложилось единого взгляда на периодизацию творчества И.С. Соколова-Микитова. Некоторые предпосылки для ее разработки созданы самим писателем в автобиографических материалах. Кроме того, биограф писателя В.А. Смирнов выделяет несколько относительно четких периодов в книге «Иван Соколов-Микитов. Очерк жизни и писательства». Первый период ограничивается исследователем 1922 годом и характеризуется становлением мастерства Соколова-Микитова и его жизненной позиции. Второй период – рассказы и очерки Соколова-Микитова 1920-х гг. о деревне, ее разъединении. К третьему периоду относится «освоение Соколовым-Микитовым земли советской» в 1930-1940-е гг. Последний творческий период традиционно носит название «карачаровский» и охватывает последние десятилетия жизни писателя с середины 1950-х гг.
В биографическом словаре «Русские писатели XX века» (2000) предлагается периодизация творческого пути Соколова-Микитова по жанровому признаку. В раннем творчестве преобладают рассказы, зрелый писатель обращается к очерку, впоследствии переключившись на мемуаристику и произведения для детей. В данном диссертационном исследовании также выделяется ученический период творчества Соколова-Микитова: пробой пера и первыми публикациями автора были сказки.
Творчество писателя – объект изучения разных направлений литературоведения. Однако в этом исследовательском разнообразии выделяются три основных направления, каждое из которых объединяет целую группу ученых.
Во-первых, необходимо отметить внимание к фигуре Соколова-Микитова с позиций литературного краеведения. За право называть его «своим» писателем в основном борются две области – Тверская и Смоленская. В возрасте трех лет Соколов-Микитов с семьей переехал в Смоленскую губернию, а семью годами позже был определен в Смоленское Александровское реальное училище, откуда впоследствии был исключен из пятого класса за повышенный интерес к революционной деятельности. На этом смоленский период жизни писателя кончается, однако позже он неоднократно возвращается на родину на страницах своих произведений, главным из которых стала автобиографическая повесть «Детство».
Времени, проведенному Соколовым-Микитовым на Смоленщине, и литературным результатам тех впечатлений посвящен ряд биобиблиографических и источниковедческих статей, в частности работы И.Т. Трофимова (1973), М.Н. Левитина (2004), содержащие большое количество ценных архивных материалов. Ярким примером «смоленской» точки зрения являются публикации В.М. Пескова, который ставит в один ряд И. Соколова-Микитова, А. Твардовского и М. Исаковского: «на смоленской земле выросли три больших писателя».
Другой основной претендент на право называть И.С. Соколова-Микитова «своим» писателем – Калининская (Тверская) область. Повидав весь мир, много путешествуя по России, писатель окончательно обосновался в селе Карачарово Конаковского района, где жил с лета 1952 г. и где создал большее количество своих произведений. В гостях у Соколова-Микитова бывали писатели А. Твардовский, В. Некрасов, К. Федин, В. Солоухин, многие художники, журналисты. Карачарово на несколько десятилетий стало одним из центров литературной жизни России.
Благодаря этому исследователи располагают значительным количеством мемуарных записей и воспоминаний о Соколове-Микитове, кроме того, существуют и литературоведческие статьи о Карачаровском периоде. Первая карачаровская публикация состоялась еще в 1956 г., когда подборку Соколова-Микитова в сборнике литературно-художественных произведений писателей Калининской области «Родной край» (под редакцией А. Парфенова) был предварен статьей К. Федина «Художник слова». В том же году вышла книга писателя-краеведа Н.П. Павлова «Русские писатели в нашем крае», содержащая главу «И.С. Соколов-Микитов». В 1968 г. Соколов-Микитов опубликовал свои «Карачаровские записи», а два десятилетия спустя в журнале «Новый мир» вышла публикация «Из карачаровских записей» с предисловием и комментариями Г. Горышина (1991). Существуют и современные работы на эту тему.
Второе направление изучения наследия И.С. Соколова-Микитова – анализ его литературных связей, как генетических, так и типологических. Исследователи так или иначе сопоставляют его творчество с произведениями других авторов, прежде всего XX века. Традиционно Соколова-Микитова ставят рядом с писателями-«природоведами» М.М. Пришвиным, К.Г. Паустовским, В.В. Бианки. Но постепенно литературный контекст, спектр литературных связей творчества Соколова-Микитова в литературоведческих штудиях расширяется. В 1983 г. Т.Я. Гринфельд отметила, что как художник слова Соколов-Микитов восходит к «ремизовской студии», общение с А.М. Ремизовым сыграло значительную роль в формировании литературных ориентиров Соколова-Микитова: его стиля, жанровых предпочтений. Биографическим и литературно-художественным пересечениям писателей посвящены исследования Т.В. Савченковой, Е.Н. Васильевой, которые приходят к выводу, что большое влияние на формирование молодого писателя оказали писатели-модернисты начала ХХ века.
Свидетельством другой «литературной» дружбы Соколова-Микитова – с А.Т. Твардовским – стала переписка писателя и поэта, которая легла в основу не только воспоминаний, но и исследований. В основном акцент в этих работах сделан на дружбе писателей и их связи со Смоленской землей. Сопоставление произведений двух авторов в аспекте тематики и проблематики, творческого метода, поэтики, стиля до сих пор не осуществлено.
Перспективными и важными представляются сопоставления Соколова-Микитова с Б.В. Шергиным, Н.А. Зворыкиным, И.А. Буниным, В.Я. Шишковым, М.М. Пришвиным, Г. Горышиным. Более общий взгляд представлен статьей С.А. Васильевой «Белые берега» Соколова-Микитова в контексте жанра литературного путешествия» (2007), где Соколов-Микитов ставится в один ряд с Н.М. Карамзиным, Д.И. Фонвизиным, И.А. Гончаровым, А.П. Чеховым.
Все же наиболее актуальным в рамках темы диссертационного исследования представляется собственно анализ творчества И.С. Соколова-Микитова. В последнее время предпринято большое количество попыток осмыслить его в целом. Современная точка зрения отражена в публикациях Т.В. Савченковой, А.П. Черникова, В.Ю. Котовой и др. Черников делает попытку охватить концептуальные особенности прозы Соколова-Микитова, при этом одним из первых доказывая связь ее с творчеством И.А. Бунина. В.Ю. Котова в диссертационном исследовании «Пейзажная миниатюра в русской прозе второй половины XX века: И.С. Соколов-Микитов, Ю.Н. Куранов, В.П. Астафьев, В.А. Бочарников, Ю.В. Бондарев, Б.Н. Сергуненков» (2001) исследует тематический диапазон в миниатюрах авторов, представленных в работе. Вычленяется образ «самостоятельной» природы в пейзажных миниатюрах Соколова-Микитова. Она автономна, не подчинена «человеческому» сюжету и «живет своей жизнью», которую автор может только наблюдать как очевидец.
Тема природы традиционно на первом плане в работах Е.В. Сальниковой, Ю.М. Никишова, И.П. Олеховой. Ученые рассматривают природную проблематику Соколова-Микитова как комплекс философских, эстетических, этических и экологических проблем. Тема патриотизма и народа освещена в статьях А. Жехова, Е.Н. Васильевой, Л.Н. Скаковской. Религиозные мотивы в прозе Соколова-Микитова охарактеризованы М.М. Дунаевым. Автор считает, что заповедь о любви к ближнему занимает у Соколова-Микитова первое место. В художественном творчестве это воплощается в «полноте сердца», с которой писатель подходит к любому предмету своего художнического интереса. Глава «Христианство и язычество в творчестве и мировоззрении И.С. Соколова-Микитова» – часть «Идеи христианской культуры в истории славянской письменности» Т.В. Савченковой (2001). Схож по тематике параграф «Нравственные уроки И.С. Соколова-Микитова» из учебного пособия Л.В. Сланевского «А я без Волги просто не могу…» (1995). Детская и педагогическая тематика освещается в исследованиях С.И. Королева, О.С. Карандашовой.
Художественным средствам и приемам, используемым И.С. Соколовым-Микитовым, посвящено меньшее количество материалов. Особенности стиля, художественного метода писателя в основном раскрываются в названных ранее обзорных работах, посвященных его творчеству в целом. В качестве примеров немногочисленных более специальных исследований можно привести работы А.В. Троицкой «Градационные отношения в прозе И.С. Соколова-Микитова» (1997), Е.В. Милюковой «Художественное мышление Соколова-Микитова в постмодернистской перспективе» (2007), В.А. Смирнова «Повести Соколова-Микитова (особенности стиля, сюжета и композиции)» (1983), И.Н. Малютенко «Ономастикон произведений И.С. Соколова-Микитова о деревне: на материале рассказов и повестей 1922-1929 гг.» (2008) и др.
Как видим, на сегодняшний день существует целый ряд исследований, затрагивающих вопросы проблематики и поэтики прозы И.С. Соколова-Микитова. Гораздо меньшее внимание уделяется жанровым аспектам его творчества.
Актуальность диссертационного исследования обусловлена недостаточной изученностью «малой» прозы Соколова-Микитова, отсутствием обобщающих выводов относительно тематики и проблематики его рассказов, сказок, очерков, разрозненностью представлений о поэтике «малой» прозы Соколова-Микитова в современном литературоведении.
Реферируемое исследование становится первой попыткой обобщить ранее накопленный опыт и осмыслить обойденные вниманием ученых вопросы. Научную новизну диссертационного исследования определяет его обобщающий характер, анализ «малой» прозы Соколова-Микитова в широком историко-литературном контексте.
Иван Сергеевич Соколов-Микитов относится к числу авторов, которые вели интенсивные жанровые поиски на протяжении всего своего творческого пути. Такая эстетическая установка привела к довольно значительному жанровому разнообразию в творчестве писателя. До сих пор не было проведено ни одного исследования творчества Соколова-Микитова, которое бы охватило эту тему целиком. Лишь частично вопросы жанра затронуты в работах В.А. Смирнова, Т.В. Савченковой, В.Ю. Котовой, С.А. Васильевой и др.
Актуальность историко-генетического и историко-типологического подходов к проблеме жанра в творчестве Соколова-Микитова обусловлена особенностями эпохи, в которую писателю довелось жить и творить. На рубеже XIX – XX веков в отечественном литературном процессе произошла перестройка жанровой системы, приведшая к расцвету малых жанров в первые десятилетия новой эпохи.
Малые жанры в творчестве И.С. Соколова-Микитова представлены лирическими и эпическими произведениями различной тематики для взрослого и детского чтения. Программными жанрами в основном являются рассказы, сказки и очерки, однако отдельный интерес для литературоведения представляют также синтетические жанры и сверхмалые формы в творческом наследии прозаика.
Объектом исследования является совокупность произведений в жанре рассказа, очерка, сказки, былицы, принятая в диссертационном исследовании как «малая» проза в творчестве писателя.
Предмет исследования – особенности проблематики и поэтики этих произведений.
Цель работы – выявить особенности проблематики и поэтики «малой» прозы И.С. Соколова-Микитова.
Поставленная цель предполагает решение следующих задач :
– проанализировать особенности осмысления И.С. Соколовым-Микитовым русской истории и современной ему российской действительности в рассказах и очерках 1910-1930-х гг.;
– охарактеризовать способы художественного воплощения проблем войны и мира, революционных изменений, соотношения русского и инонационального мира в малой прозе И.С. Соколова-Микитова, раскрыть своеобразие историзма его художественного мышления в 1910-1930-е гг.;
– рассмотреть концепцию человека и природы и тесно связанную с ней концепцию русского национального характера в «малой» прозе И.С. Соколова-Микитова 1930-1970-х годов;
– выявить принципы и приемы поэтики, использованные в путевых очерках, охотничьих рассказах И.С. Соколова-Микитова и в его произведениях для детей;
– изучить литературно-эстетическую и нравственно-философскую проблематику «малой» прозы И.С. Соколова-Микитова, сделав акцент на литературных взглядах писателя, роли литературных традиций в его творчестве;
– определить место и значение русского фольклора и «деревенской прозы» в творческом сознании И.С. Соколова-Микитова, в системе его эстетических и художественных исканий;
– раскрыть сущность педагогических воззрений И.С. Соколова-Микитова и его представлений о мире детства, соотнести его произведения о детях и для детей, созданные в жанрах «малой» прозы, с творчеством писателя в целом.
В основу методики исследования положены принципы целостного системного анализа идейно-художественной структуры произведений в сочетании с историко-генетическим, сравнительно-типологическим и историко-функциональным методами литературоведения. Методологическую базу исследования составили труды ведущих отечественных литературоведов - М.М. Бахтина, В.В. Кожинова, Г.Н. Поспелова, А.А. Потебни, Н.Д. Тамарченко, Б.В. Томашевского, В.Е. Хализева, В.Б. Шкловского и др. Теоретической основой диссертации стали также работы исследователей истории русской литературы XX века – А.И. Ванюкова, М.М. Голубкова, Л.П. Егоровой, Н.Ю. Желтовой, В.В. Компанейца, С.И. Кормилова, Л.В. Поляковой, В.А. Редькина; труды, посвященные изучению традиций древнерусской литературы и фольклора в русской литературе Нового времени, – Д.С. Лихачева, Е.В. Николаевой, С.Ю. Николаевой, Л.Н. Скаковской; работы по поэтике Ю.Н. Тынянова, Р. Якобсона, Б.М. Эйхенбаума, Ю.В. Манна, Ю.М. Лотмана; труды исследователей творчества И.С. Соколова-Микитова – Е.Н. Васильевой, С.А. Васильевой, В.Ю. Котовой, В.А. Смирнова, И.П. Олеховой и др.
Основные понятия используются в диссертационном исследовании в соответствии с традиционными литературоведческими концепциями. Исходя из выбора объекта и предмета исследования, проблематика здесь – совокупность вопросов, которые исследуются И.С. Соколовым-Микитовым в произведениях на разные темы. Поэтика понимается в широком смысле как система художественных форм и принципов, основных стилистических особенностей, присущих творчеству И.С. Соколова-Микитова.
Тексты Соколова-Микитова в большинстве случаев цитируются по изданию, которое является наиболее полным на сегодняшний день: Соколов-Микитов И.С. Собрание сочинений в четырех томах (Л.: Художественная литература, 1987).
Теоретическая значимость исследования заключается в системном анализе «малой» прозы И.С Соколова-Микитова; в обобщении и уточнении особенностей проблематики и поэтики его рассказов, сказок и очерков.
Практическое значение работы: результаты исследования могут быть использованы для дальнейшего углубленного изучения творчества И.С. Соколова-Микитова, а также могут быть востребованы в практике вузовского и школьного образования при изучении истории русской литературы XX века.
Основные положения, выносимые на защиту:
1. «Малая» проза (рассказы, очерки, сказки и др.) стала основой жанровой системы в творчестве И.С. Соколова-Микитова. Именно в малых жанрах писатель достиг наибольших творческих результатов, сделал самые значимые наблюдения над современной ему действительностью, выработал наиболее яркие художественные приемы.
2. Современная И.С. Соколову-Микитову действительность в начальный период творчества воплощена в военных рассказах писателя 1910-х гг. В «Записках военного корреспондента» глубоко раскрыта проблематика войны и мира, которая не сводится к вопросам патриотизма и пацифизма, а включает ряд частных проблем.
3. В «малой» прозе И.С. Соколова-Микитова 1920-х гг. осмысляются события, свидетелем и участником которых он стал, при этом основное внимание уделяется изменениям в народном быте и судьбе русской деревни. Рассказы и очерки этого периода автобиографичны и автопсихологичны.
4. Писателю присущ историзм художественного мышления, который выражается не в обращении к событиям прошлого, не в исторических сюжетах и мотивах, а в стремлении увидеть глубинный исторический смысл в текущих событиях современности. Художественный историзм И.С. Соколова-Микитова воплощается на уровне подтекста, деталей, аллюзий и типологически близок историзму творчества А.П. Чехова и В.Я. Шишкова – автора «Ржаной Руси».
5. Плодотворным для писателя оказался жанр путевого очерка. В рассказах 1920-1930 гг., воссоздающих многочисленные путешествия И.С. Соколова-Микитова, отразился «взгляд со стороны» на российскую действительность. Писатель сумел показать новую, меняющуюся Россию в соотнесении с иными странами и культурами.
6. Период творческой зрелости писателя (1930-1970-е гг.) совпал со сложным периодом в истории нашей страны. Ведущей темой творчества И.С. Соколова-Микитова стала тема «человек и природа». Дистанцируясь от политики, писатель углубился в изучение русского национального характера и при этом использовал жанры путевых очерков и охотничьих рассказов, жанры детской литературы.
7. «Малая» проза И.С. Соколова-Микитова содержит концепцию природы, которая заключается в утверждении многообразия отношений человека и природы. Человек относится к матери-земле с любовью, при этом преобразуя ее по мере развития цивилизации. В своих рассказах и сказках для детей Соколов-Микитов учит читателей бережному отношению к природе и в интересной для ребенка форме преподносит обширные знания.
8. Путешествуя по России в 1930-1960 гг., И.С. Соколов-Микитов представил в своих произведениях галерею персонажей, которая отображает авторскую концепцию русского национального характера. Русский человек и в советский период предстает у Соколова-Микитова неутомимым тружеником, самоотверженным исследователем и первооткрывателем нового, носителем веры в справедливость, добро и правду.
9. В «малой» прозе И.С. Соколова-Микитова нашли отражение его литературно-эстетические, нравственно-философские, педагогические взгляды. Соколов-Микитов вращался в литературных кругах и выступил в своих произведениях как тонкий критик. Произведения Соколова-Микитова, написанные для детей, эталонны с точки зрения стиля, русского литературного языка. Однако репутация Соколова-Микитова как «детского писателя» нуждается в корректировке. Скорее он может быть назван писателем-философом и лириком.
10. На творчество И.С. Соколова-Микитова повлияла классическая отечественная литература XIX века (И.С. Тургенев, Л.Н. Толстой, А.П. Чехов), литература рубежа XIX-XX веков (И.А. Бунин, А.М. Ремизов), а также древнерусская и фольклорная традиции. Рассказы Соколова-Микитова о деревне во многом предвосхитили традицию «деревенской прозы» второй половины XX века.
11. Главными особенностями «малой» прозы И.С. Соколова-Микитова стали лаконичность, поэтика психологизма, синэстетическое мышление, элементы фольклора, лирическое начало, реалистическая деталь.
Апробация результатов исследования проходила на региональных, всероссийских и международных научных конференциях: «Интердисциплинарные исследования в науке: опыт неклассической рациональности» (Тверь, 2010), «Научно-методические проблемы развития социально-гуманитарных и естественнонаучных дисциплин» (Тверь, 2010), «Актуальные проблемы развития гуманитарно-экономического и естественнонаучного знания» (Тверь, 2011), «Современные формы культурной коммуникации: вызов информационного общества» (Тверь, 2011), «Баталистика в русской литературе» (Тверь, 2011 – 2013), «Творчество И.С. Соколова-Микитова в контексте русской литературы. К 120-летию со дня рождения писателя» (Тверь, 2012), «Исаковские чтения: древнерусское наследие и современность» (Тверь, 2012, 2013, 2014), «VIII Чеховские чтения в Твери» (Тверь, 2013), «Мысленное древо Льва Гумилева» (Тверь, 2012), «Художественное образование в пространстве современной культуры» (Словакия, г. Бойнице, 2013), а также на ежегодных научных конференциях студентов и аспирантов филологического факультета Тверского государственного университета. Результаты исследования нашли отражение в соответствующих публикациях.
Структура работы соответствует цели и поставленным задачам. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы. Внутри глав предусмотрено деление на параграфы.
Невозможно рассматривать литературное произведение отдельно от истории страны и истории литератур. Историческая интерпретация произведения – это не только анализ истории и биографий, с ним связанных. Каждый памятник литературы – это исторический факт, часть истории литературы и биографии писателя. Д.С. Лихачев утверждал1, что обращение к биографии и истории необходимо не только для объяснения текста, но и для его понимания. Это справедливо по отношению к современной литературе ввиду динамичности культурных, исторических, научных процессов XX – XXI веков.
Читатель воспринимает, понимает текст произведения в исторической перспективе. Анализируя произведения И.С. Соколова-Микитова, мы соединяем современное мышление, наше историческое сознание с историческим сознанием автора. Кроме того, картина достраивается различными интерпретациями текста в различную эпоху. Историзм эстетического восприятия - оборотная сторона реализма в творчестве. Анализируя творчество разных авторов, исследователи видят историзм в выборе писателем истории как предмета изображения, в историософских размышлениях о путях развития человечества, в изображении социальной обусловленности человеческих характеров и взаимоотношений и т.д. Мы разделяем точку зрения, которая призывает не ограничивать понятие историзма творчества историческими сюжетами в произведениях. Б.В. Томашевским было концептуально обозначено само понятие «художественного историзма» как «определенного творческого качества, которое не следует смешивать ни с объективным фактом обращения к исторической теме, ни с интересом к прошлому. «Историзм предполагает понимание исторической изменяемости действительности, поступательного хода развития общественного уклада, причиной обусловленности в смене общественных форм»1. И.С. Соколов-Микитов с сожалением констатировал, что его видят несколько однобоко. В самом деле, чаще всего исследования его творчества склоняются либо в сторону «певца природы», либо в сторону «детского писателя». Что же касается проблемы историзма в его творчестве, не находя явных исторических сюжетов в произведениях автора, исследователи провозглашают его «отрицающим историю», существующем только в настоящем2. С этим тезисом невозможно полностью согласиться. Во-первых, историзм в широком смысле присущ многим произведениям И.С. Соколова-Микитова независимо от того, изображают они современные автору события или прошлое. Время в них «открытое»: оно включено в более широкий поток времени, развивающийся на фоне точно определенной исторической эпохи. Это рассказы о Первой мировой войне, участником событий которой он являлся, коллективизации, раскулачивании, многочисленные литературные путешествия и другие биографические тексты. Ряд фактов творческой биографии писателя свидетельствуют о том, что им предпринимались попытки создания произведений на исторические сюжеты. Например, в составленной журналом «Новая русская книга» хронике литературной жизни за 1922 год указывалось, что беллетрист Соколов-Микитов «пишет рассказы из времен царевича Алексея «Кабачок Мартышка»3. Однако, отказавшись изображения прошлого, писатель двигался в сторону изображения тех событий, свидетелем которых он непосредственно являлся. Во-вторых, в произведениях различных жанров и тематики существует некая общая картина прошлого, обусловленная историческим сознанием автора. Его, несомненно, волнует прошлое и будущее страны, конкретных людей, народа. Говоря об историзме А.С. Пушкина, Б.В. Томашевский пришел к выводу, что это творческое качество свойственно художнику не сразу. Оно появляется, лишь когда приходит «понимание исторической изменяемости действительности, поступательного хода развития общественного уклада, причинной обусловленности, смене общественных форм»1. Это понимание прослеживается в творчестве И.С. Соколова-Микитова уже в 1920-е годы. В контексте исторической обусловленности изображаемой действительности и историзма творческого метода Соколова-Микитова следует рассмотреть цикл «На теплой земле», основанный на детских воспоминаниях писателя, впечатлениях о встрече с родными местами после странствий, а также дополненный взглядом в прошлое в 1950-е годы. Большая часть вошедших в его окончательную редакцию рассказов создана в середине 1920-х годов. Хронологически первым стал рассказ для детей старшего возраста «Фурсик» (1922 г.), опубликованный при содействии А.Н. Толстого в авторском сборнике «Об Афоне, о море, о Фурсике и о прочем», вышедшем в Париже. В центре сюжета конь, через призму ощущений которого показана деревенская жизнь. Печать времени отложилась на самой судьбе Фурсика, его переход от хозяина к хозяину, смена вида деятельности сопровождаются характерными маркерами: «незадолго перед войною», «как-то по лету – уже шла война» (1; 317) и т.п. Тыловой быт постепенно становится все тяжелее, свидетельством всеобщего урона от войны становится смертельная болезнь, которой Фурсик заражается от пришедших с фронта «больных лошадей, едва державшихся на ногах» (1; 317). Этот рассказ является одним из многочисленных детских произведений того периода. В Берлине и Париже выходят книги «Кузовок», «Сметана» и др., адресованные детям младшего школьного возраста. Предполагаемый читатель «Фурсика» старше, что предполагает большую эмоциональную нагрузку, больший реализм.
В 1925 году в журнале «Красная новь» впервые увидел свет рассказ «Пыль», который затем был опубликован в виде отдельного книжного издания. Публикация была почти не отмечена критикой, хотя, по мнению М. Смирнова, рассказ можно считать одним из лучших в те годы (1; 503). Объективность, погруженность в историческую ситуацию автора отметил впоследствии и Н. Рыленков: «Так написать мог только человек, очень хорошо знающий послереволюционную деревню»1. Историческое сознание автора в полной мере проявилось в самой концепции рассказа, стремлении показать изменения в жизни новой, послереволюционной деревни. Основная тема – судьба различных представителей русского народа, в многообразии его прослоек, в непростые первые десятилетия XX века.
Начало 1920-х годов в биографии И.С. Соколова-Микитова было ознаменовано характерной приметой времени. Матрос океанского парохода «Омск» Соколов-Микитов ввиду нерегламентированных действий начальства попадает в полицию, будучи в Англии. Затем, спасаясь, Соколов-Микитов поселился в Берлине в 1921 г. Так произведения, созданные в эти годы, подпадают под определение эмигрантского творчества писателя, с той оговоркой, что его эмиграция никогда не была добровольной.
Наиболее интересным представляется творческое переосмысление жизни русского эмигранта в Европе, вращение в определенных литературных кругах и творческое наследие последующих десятилетий, содержащее условный взгляд на родину со стороны, так как это уникальный опыт для писателя, который традиционно утверждал свою связь с Россией. В рассказе 1965 г. «Свидание с детством» (в первой редакции «Свидание») Соколов-Микитов напишет: «Я не замечал этой среды, России, как рыба не замечает воды, в которой живет» (1; 335). Чувствуя себя частью России, писатель не ставит своей целью показать ее в объективном освещении, чужими глазами. Поэтому под взглядом на Россию со стороны подразумеваем в первую очередь субъективное видение, оценку автора.
Прежде всего, необходимо отметить четкую оценку произошедших событий, которая не могла не повлиять на характер публикуемых в рассматриваемый период произведений. Н. Рыленков так характеризовал этот период в творчестве Соколова-Микитова: «Пережитая на чужбине нестерпимая тоска по родине обострила у молодого писателя его внутреннее зрение, заставила по-иному увидеть и почувствовать красоту родной земли»1. По возвращении домой Соколов-Микитов пишет А.Н. Толстому: «Даю Вам честное слово, что теперь я счастлив» (4; 283). Показательно, что это письмо было опубликовано в литературном приложении к газете «Накануне» (Берлин). Читатель в эмиграции узнает, что родную обстановку автор считает в целом более плодотворной для своего здоровья и образа жизни, а также творческой активности: «Все же за полторы недели сделал больше, чем за два месяца в Берлине» (4; 283). Дается сжатая оценка ситуации в России («страшное позади, впереди – здоровье»), ценная тем, что субъект, воспринимающий текущую российскую действительность, на определенное время абстрагировался от привычной среды. Писатель однозначно отделяет себя от русской эмиграции: «Отсюда смешны ваши берлинские раздоры» (4; 283).
Взгляд со стороны – это в определенной степени взгляд на так называемый «тот берег». Соколов-Микитов, подводя итоги последних событий, констатирует, что революция «рассекла Россию на две России», однако это уже не деление на «пролетариев» и «буржуев», а противопоставление умной, дерзкой и смелой молодежи «прежним деревенским соплякам» (4; 283). Это разделение будет неоднократно переосмыслено, но повлияет на систему персонажей во многих произведениях. С 1922 по 1931 год в свет вышли повести «Детство», «Елень», «Чижикова лавра» и циклы рассказов «На теплой земле» и «На речке Невестнице», многие из которых впоследствии перерабатывались. Состав циклов периодически изменялся вплоть до 1950-1960 годов. Тем не менее, изначально выбранные художественные средства в целом иллюстрирует взгляды писателя, сформированные событиями 1920-х годов. С «того берега» на повествователя смотрят жители новых домов и бойкая девка в деревне Алмазовке («Пыль»), «бойкий на язык мещанин Рукосуй» («Сын») и другие персонажи. Неслучайно основой сюжета в этих рассказах становится возвращение героя в деревню после долгого отсутствия по тем или иным причинам. Такое построение предполагает необходимую автору уникальную ситуацию, в которой можно посмотреть на привычные вещи чужими глазами. Аналогично возвращению матроса Соколова-Микитова на родной берег, герой рассказа «Сын» (1928 г.) Борис, спустя несколько лет скитаний, «нежданно-негаданно» возвращается в глухую смоленскую деревню, где когда-то оставил жену и детей. Россия сегодняшняя закономерно воспринимается им через сравнение с тем, что оставлял здесь герой неопределенное время назад, «в тяжелые прошлые времена» (1; 266). Наступившие перемены характеризуются в отрывке: «За время скитаний Бориса многое переменилось на деревне…» (1; 277). Автор проводит параллель между новой, нескладной застройкой улиц и по-новому шумной залихватской молодежью. Традиции здесь все еще чтят: соблюдают пост, подают нищим, собираются на совет. Таким образом, в рассказах середины 1920-х годов отражены впечатления Соколова-Микитова от родных мест, в которые удалось ненадолго вернуться. Взгляд на родину со стороны, возможность абстрагироваться от привычной действительности подтолкнули Соколова-Микитова к самостоятельным размышлениям на тему судьбы России, ее места в мире и в историческом развитии. В начале XX века продолжалась философская дискуссия, начатая западниками и славянофилами. Спор о самобытности России и ее исторического пути, в частности, был связан с еще довольно значительным влиянием идей В. Соловьева. (Немало видных философов, писателей, художников, религиозных деятелей объединилось в 1905 г. в «Общество памяти Вл. Соловьева», которое просуществовало до 1918 г.). Самобытность «русского пути» на тот момент не вызывала принципиальных разногласий, но выражалась у каждого автора по-своему. Судьба России, ее путь понемногу и незаметно осмысляется И.С. Соколовым-Микитовым на протяжении всей жизни, и итог этим размышлениям подводится ненавязчиво, в его особой манере: «Когда рассказываю о жизни и судьбе мальчика с открытою светловолосою головою, образ этот сливается с представлением о моей родине…» (1; 224). «Русский путь» Соколова-Микитова можно осмыслить через все его автобиографичное творчество, ведь светловолосый мальчик и есть сам автор. А судьба его нам известна – после долгих лет скитаний, путешествий, постоянного стремления вперед, к неизведанному он возвращается домой, в русскую деревню. Этим подтверждается свою приверженность этому пути, согласие с ним.
Осмысляющие русскую идею в XX веке уже не спорили о том, идет ли Россия именно по своему, «русскому пути» или ее судьба - лишь повторять исторический путь, пройденный или недавно избранный другими народами. Путь России был признан особенным, уникальным. Маловероятным казалось простое перенесение на русскую почву западного или восточного опыта. С другой стороны, очевидно было, что Россия не может не взаимодействовать с другими странами, не быть включенной в общее развитие европейских и азиатских стран, в мировую цивилизацию.
По выражению самого И.С. Соколова-Микитова, любовь к природе и лирический склад души он заимствовал от своего отца – человека из народа, заядлого охотника (4; 131). Именно последним фактом был обусловлен характер знакомства и общения будущего писателя с родной землей. На протяжении всей жизни Соколова-Микитова и его творческой эволюции сформировался уникальный стиль общения с природой: зная о ней все, умея взять то, что полагается ему по праву принадлежности к людям, писатель всегда подчеркивает сыновье к ней отношение и характерную для человека из народа любовь.
В работе А. Горелова «Правдивое искусство» анализируется концепция природы Соколова-Микитова на примере автобиографических рассказов и других произведений. В отличие от других компаративных исследований, в которых в основном проводится аналогия Соколова-Микитова с В.В. Бианки, К.Г. Паустовским, М.М. Пришвиным, здесь предлагается противопоставление с концепцией Ф.М. Достоевского, выраженной в виде «душевного самообнажения героя»1. Князь Мышкин в одном из эпизодов романа «Идиот» остро ощущает себя чужим для природы и мира вообще: «Ему вспомнилось теперь, как простирал он руки свои в эту светлую, бесконечную синеву и плакал. Мучило его то, что всему этому он совсем чужой. Что же это за пир, что ж это за всегдашний великий праздник, которому нет конца и к которому тянет его давно, всегда, с самого детства, и к которому он никак не может пристать»2. А. Горелов сопоставляет монолог Мышкина с монологом рассказчика из произведения «На теплой земле»: «Помню, один бродил я в лесу среди па хучей листвы, пропускавшей золотые лучи летнего солнца. Счастье хлынуло мне в душу. Это был поток счастья, великой радости. Слезы душили меня. Я упал на землю и обнял ее, припал к ней грудью, лицом. Я поливал ее слезами, чувствовал ее запах - сырой, прохладный, давно знакомый мне материнский родной запах земли...» Первый случай характеризуется как трагическое миросозерцание, второй – как мажорное мироощущение, свойственное людям из народа. Тем не менее, подчеркивается, что Соколов-Микитов не вступает в полемику с Достоевским, а лишь выражает свое видение одного из основных вопросов русской литературы.
На примере этого текста А.Н. Акимова трактует образ матери-земли как свидетельство того, что «политическое, социальное, наконец, духовное и мистериальное, чувство родственной к ней близости не угасло в русском че-ловеке»1. В самом деле, мифологическое сознание человека прошлого отражается в текстах Соколова-Микитова через приметы народной культуры, фольклор, суеверия и т.п.
Обратимся к еще одному примеру – рассказу «Глушаки», написанному в конце 1920-х годов, но окончательной авторской редакции подверженному в 1948 году. Мотив природы-матери появляется уже на раннем этапе творчества и выражается приемом олицетворения: «В поле были места, где теплым дыханием дышала земля и охотников обдавало теплом, как из раскрывшейся пазухи». Олицетворению подвергается и образ весны: «Вернулась весна в апреле – хмельная, в зипунке нараспашку, прошлась по лугам…» (1; 364).
Обратимся к тексту рассказа «На теплой земле»: любознательность, стремление вобрать всю доступную информацию об окружающей природе через органы чувств является движущей силой для всех поступков героя, при этом отмечается, что страх смерти в его сознании еще не сформировался. Юный герой не воспринимает как нечто плохое вырубку леса, несмотря на то, что природные образы уже «ожили» в его видении: «Спокойно смотрел я на падавшие под топорами стволы кудрявых, веселых деревьев» (1; 223). И далее: «Отец рано стал брать меня на охоту. После выстрела с любопытством брал я в руки еще трепетавших, судорожно бившихся птиц. Детскому возрас-91 ту несвойственны мысли о кратковременности и бренности нашей жизни» (1; 223). Таким образом, в основе своеобразия охотничьей проблематики лежит факт раннего приобщения будущего писателя к этой деятельности, в результате чего два противоречивых мировоззрения развивались параллельно. Характерный сюжет – рассказ в рассказе, герои всегда повествуют – отражение автора и его отца.
Специфическое сочетание иллюстрируется необычным эпитетом применительно к чувству любви к природе: «Отец любил лес особенной, бодрой любовью охотника» (1; 224). Неслучайно в этом же абзаце любовь будущего писателя к отцу характеризуется как беззаветная и горячая. Весь блок охотничьих рассказов своей эстетикой проводит параллель между сыновьей любовью и чувством причастности, горячей привязанности к природе.
С ранним приобщением к природе и охоте М. Смирнов связывает стиль охотничьих рассказов Соколова-Микитова: «Природа и охота не случайно занимают большое место в творчестве писателя. Еще мальчиком любил он бродить с ружьем по лесным угодьям Смоленщины, прислушиваться к таинственным шорохам леса, разбираться в запутанных следах лесных обитателей. Скупо, с присущим ему лаконизмом умеет он передать прелесть пробуждающегося весеннего леса, с доброй улыбкой бывалого следопыта рассказать о проделках хитрого зайчишки или повадках своей охотничьей собаки»1. Ключевые характеристики стиля этого блока – миролюбивый тон человека с ружьем и лаконизм, емкость штриха.
Художественный мир России с его самобытным, духовным искусством народной поэзии и прозы закономерно вызывает интерес литературы. Писатели обращаются к художественному осмыслению народной морально-нравственной и поэтической культуры, эстетической сущности и поэтики народного творчества, а также фольклору как целостному восприятию окружающего мира и жизни народом. В литературе второй половины XIX века, а затем и в литературном процессе XX века этот интерес проявлялся в двух плоскостях: в появлении этнографических работ, собирании и литературной обработке фольклора с одной стороны и в крестьянской теме в реалистических произведениях русских прозаиков – с другой.
За несколько десятилетий до появления рассказов и очерков И.С. Соколова-Микитова литература сосредоточилась на крестьянском бытописании, внутреннем мире и национальном характере русского народа. С этой точки зрения творческое наследие писателя восходит к «Запискам охотника» И.С. Тургенева, к «Очеркам из крестьянского быта» А.Ф. Писемского, к рассказам П.И. Мельникова-Печерского, Н.С. Лескова, раннего Л.Н. Толстого и др. и русскому реализму второй половины XIX века в целом. Однако специфика творческого наследия И.С. Соколова-Микитова видится в первую очередь в том, что, избирая русский народ объектом своего творческого осмысления, он не отражает «взгляд со стороны». Напротив, все реалии, фиксируемые автором, вышедшим непосредственно из крестьянской среды, являются, по сути, актом самопознания. Это соответствует ключевому критерию так называемой «деревенской прозы», зародившейся в середине XX века. В литературоведческом словаре П.А. Николаева главным источником терминологической характеристики деревенской прозы называется «взгляд на объективный мир и на все текущие события с деревенской, крестьянской точки зрения, как чаще всего принято говорить, «изнутри»1. В рассказе «Свидание с детством» (1965 г.) писатель так характеризует свое происхождение: «Все, что окружало меня, было наполнено особенным, русским, простым, добрым духом. Из хлебосольного, богатого словом и песнями мира явилась моя мать – русская редкая женщина…» (1; 336). Русский человек, человек из народа отождествляется в сознании Соколова-Микитова с понятием доброты и простоты. Но не только крестьянское происхождение роднит Соколова-Микитова с писателями-деревенщиками. Рассказы и очерки 1920 – 1970 гг. предвосхищают деревенскую прозу в мировоззренческом и эстетическом аспектах. Возникновение и формирование деревенской прозы как значительного литературного феномена 1960-1990-х гг. было обусловлено социально-историческими процессами, которые начались еще в 1920-1930-х гг. Соколов-Микитов стал свидетелем таких событий как раскулачивание, массовая коллективизация. В своем творчестве он осмыслял последствия необратимых изменений, коснувшихся русской деревни. А. Толстой в докладе «Достижения в литературе с октября 17 г. по октябрь 25 г.» причисляет Соколова-Микитова к выдающимся авторам литературы о деревне: «Лучше обстоит дело с деревенской литературой. Там есть такие мастера, как Пришвин, Шишков, Чапыгин, Соколов-Микитов. Очертания быта рельефнее и проще, чем в городе; заметнее контрасты и границы между новым и старым бытом; язык богаче, и нет оторванности между предметом и его словом»2. Соколов-Микитов стал одним из писателей, проложивших дорогу деревенской прозе середины века. В центре его внимания перерождение традиционного быта русской деревни и постепенное исчезновение крестьянства. В своей «малой» прозе Соколов-Микитов сохраняет важнейшие черты народного миросозерцания. Вслед за авторами литературы о деревне первой трети XX века писатели-деревенщики транслируют в своих произведениях народную культуру. Фольклор выступает как культурная основа всех текстов Соколова-Микитова. Воспитанный на русском народном творчестве, писатель не мог не использовать народную лексику, фольклорные сюжеты и мотивы. В раннем творчестве от массива военных рассказов отстоит произведение «Жуть» (1919 г.) – прежде всего по своим стилистическим характеристикам. С помощью узнаваемых фольклорных образов (беса, черта, нечистой силы вообще) и эмоционально окрашенной лексики создается мрачная атмосфера. Описание погоды восходит к мифологическому сознанию – невидимые силы природы олицетворяются и наделяются зловещими свойствами: «Крутит, сыплет, свистит – бесы свадьбу правят» и далее: «…вдогонку воет несносная, сыплет, задувает под колено. Чертова погода» (4; 15). Тяжелая судьба героев рассказа - маленьких мальчиков – перекликается в сознании автора с народными сказками: «Какие сказки рассказывает им эта жуть? А жутче и самой жуткой сказки их своя жизнь» (4; 17). Проводя эту параллель, автор заключает реалистический сюжет в мрачные околомифологические рамки: «Когда это рассказывает маленький Коля, мне казалось, раскрывается черное остылое сердце земли – матери человеческого страдания, стыда и ужаса» (4; 18).
В рассказе «Дударь» (1929 г.), содержащем частотный в творчестве Соколова-Микитова сюжет встречи старого и нового миров, действие происходит в «глухом краю». Помимо описания реалий этого места, особая атмосфера создается с помощью вплетения повествование узнаваемых фольклорных образов: вскользь упоминается Михайло Топтыгин, Соловей-разбойник, речь центрального персонажа деда-дударя характеризуется как «старинная скоморошья скороговорка» (1; 301). Рассказчик упоминает свое пристрастие к старинной народной песне. «Природный дар, талант, живущий в русском простом человеке», является атрибутом людей прошлого, представителей уходящего поколения. В рассказе «На перекате» из цикла «На речке Невестнице» приводится этнографическое описание населения той географической точки, где река Невестница впадает в Оку. Оформлено оно в виде отступления от основной сюжетной линии: «Я слушаю его и думаю о тех, не так уж и отдаленных временах, когда стояли по нашей реке большие, темные леса…» (1; 387). Автор приводит сведения о том, что на этом месте проходит граница между «Россией Великой» и «Россией Белой», то есть этнографическая граница между Россией и Белоруссией. Дается речевая характеристика местных жителей: «наполовину белорусов, наполовину великороссов, говоривших вместо «ву» - «у», вместо «чего» - «чаво»…» и т. д.
В позднем творчестве даются более обобщенные речевые характеристики героев. Одна из зарисовок рассказа «Свидание с детством» посвящена «чернобородым мужикам-землекопам» из деревни Бурматово. Обобщенный образ героя, жителя этой деревни, выстраивается по следующим признакам: «бурмакинцы-грабари были востры на язык, солоно и круто ругались, пели непристойные песни» (1; 339). С другой стороны, в целом ряде произведений Соколова-Микитова фольклор занимает центральное место, в противовес рассмотренному выше фоновому присутствию в текстах. Рассмотрим два варианта этой ситуации: во-первых, писатель использует фольклорные сюжеты как основу некоторых рассказов. В рассказе «Деревенский черт» (1926 г.) литературной основой является традиционный сюжет явления простому человеку нечистой силы -«черт с рогами, все как есть, и хвостюга предлинный» (1; 391) посещает бабку в ночное время и инструктирует ее о действиях, которые она должна предпринять днем. Однако под маской черта скрывается живой человек, преследующий корыстные интересы. Отдельно следует отметить, что этим человеком оказывается дьякон. Это одновременно приближает сюжет к фольклорным антиклерикальным сказкам и некоторым образцам соцреализма, особенно вкупе с первым названием рассказа – «Советский черт». Во-вторых, широко представлена тенденция, когда произведения народного искусства становятся предметом изображения. Множество фольклорных жанров представлено в произведениях Соколова-Микитова о деревенском быте. В частности, писателем используется внутрилитературный синтез. Соколов-Микитов значительное внимание уделяет эмоциональному, эстетическому воздействию произведений народного искусства на человека. В рассказе «На теплой земле», построенном на воспоминаниях о детстве писателя, он посвящает отдельную зарисовку русской сказке о сестрице Аленушке и братце Иванушке. Читатель узнает расхожий сюжет о разлуке потерявшихся детей, однако вместо содержания произведения акцент ставится на восприятие устного народного творчества реципиентом: «ритм и печаль сказки поражают меня», «я плакал горючими слезами» и т.д. Отдельно автор подчеркивает, что причиной тому не нежный возраст слушателя, а свойственное человеку из народа мировосприятие: «В древней народной сказке -такая печаль, обреченность судьбе, что замирает от жалости сердце» и далее: «Даже теперь, седого, насквозь просмоленного жизнью человека, до слез волнуют меня отдаленнейшие воспоминания, возвращающие меня к таинственным истокам моей судьбы» (1; 220).
НА СМОЛЕНСКОЙ земле выросли три больших писателя - Александр Твардовский, Михаил Исаковский и Иван Соколов-Микитов. Все трое были крестьянские дети, в зрелом возрасте знали друг друга, помогали в делах творческих и житейских.
Писатель Николай Семенович Тихонов, сам большой путешественник, на склоне лет уже не мог странствовать и не раз приглашал меня послушать о поездках в разные места, где я побывал. От него я узнал: Соколов-Микитов был большим странником, узнал, что Исаковский был тринадцатым ребенком в бедной крестьянской семье, что написал он около сотни хороших песен и схоронили крестьянского сына на почетном Новодевичьем кладбище в Москве.
О Твардовском рассказал, как ему присуждали главную премию страны. Сталин сам читал все работы, отобранные на конкурс. В этот раз перед голосованием он сказал: "Достойные люди. А нельзя ли присудить премию товарищу Твардовскому? В журнале "Красноармеец" я прочел его поэму "Василий Тёркин". Мне кажется, она достойна премии…" Все заволновались: "Товарищ Сталин, это действительно очень сильное произведение. Но оно еще не окончено…" Сталин сел и закурил трубку, сказав только одно слово: "Жалко…" А перед голосованием опять взял слово: "А нельзя ли присудить премию за неоконченную поэму?" Все поднялись и стали аплодировать…
А ТЕПЕРЬ скажем подробнее об Иване Соколове-Микитове. Он был единственным сыном у счастливых родителей. В середине жизни Иван Сергеевич написал о своем детстве.
Вот мы сидим на полу, катаем большой резиновый мячик, что привез усатый дядя, приехавший из города в лес на охоту. Дядя сидит за столом, пьет чай и курит.
Ну-с, - говорит он, поворачиваясь на стуле и выпуская из усов сизый дым, - скажи, кем ты будешь, когда вырастешь большой?
Буду генералом, потом офицером, потом солдатом, - уверенно говорю усатому городскому дяде, - потом Пронькой-пастухом!"
КЕМ ЖЕ захотел стать младший Соколов-Микитов после окончания школы? Агрономом. Но передумал. Взяла верх страсть к путешествиям. Иван Соколов-Микитов стал матросом. Начал плавать по Черному и Средиземному морям, ходил во многие порты, присматривался к жизни на корабле и к пестрой, шумной жизни на берегах. Начал писать.
К этому времени относятся его первые морские и "береговые" рассказы. Вот строчки одного из повествований с названием "Ножи". Не пугайтесь! Ничего страшного в рассказе нет, речь идет о ножах, ставших свидетелями страстей, иногда необычных и трогательных.
"Их у меня три. Небольшой, со складной роговой ручкой в виде урезанного полумесяца, простой кузнечной работы, с железным ушком для цепочки. Другой - длинный, в ножнах, змеино-изогнутой формы, со стальным лезвием и черенком из окаменевшего дерева. Третий - маленький, складной, с перламутровой ручкой. Самый простой…
Дальше рассказчик рисует нам двухчасовой подъем в горы. Останавливаясь, садится на камень. И на горы опускается гроза. "Первый удар прогремел так, точно где-то близко упала скала и обломки посыпались вниз… Я лежал на земле, цепляясь за камни руками, захлебываясь в потоках холодной воды… Не знаю, сколько времени продолжался этот ад. Когда я очнулся, сквозь тучи сияло солнце. Я казался себе воскресшим.
Первое, что я увидел: надо мной, на мокром камне, опустив руки, стоял полуголый молодой араб. Глядя на меня с приветливым удивлением, пастух показал рукой на свой шалаш. В шалаше было пусто и сухо. В углу лежали лохмотья одежды, стоял высокий глиняный кувшин… Продолжая улыбаться, пастух добыл из-под тряпья колоду карт, сказал что-то длинное: "Я человек хороший, и ты человек хороший, - понял я. - Я рад, что ты пришел ко мне в гости. Давай играть в карты…"
Опустим знакомство в горах с арабом и игру в карты. Потом хозяин шалаша проводил гостя до самой пристани.
"Не зная, чем благодарить его, я купил и подарил ему пачку сигарет. Он обрадовался, порывисто, по-детски задумавшись на малую секунду, сорвал со своей тонкой шеи висевший на шнурке складной ножик с роговой ручкой. Это всё, что он имел подарить…"
"Другой нож… Всякий раз, как приходим в Константинополь, я одеваюсь и ухожу на берег". В этот раз что-то остановило русского моряка на шумной улице. Остановили глаза женщины. Неожиданно голубые глаза. Но откуда у красивой турчанки голубые глаза? Да это глаза украинской невольницы, увезенной с родины. Прабабушку, наверное, продали в Стамбуле…
Как жалко, что сейчас невозможно пересказать две пропущенные страницы книги. На них он описал древний город с высокими минаретами, шумными базарами и турчанку с голубыми глазами, описал - как влюбился в эти глаза, как каждый день искал волшебные голубые глаза. Смоленскому моряку тогда было двадцать лет. Немудрено влюбиться так сильно, что уличные торговцы у зеленой калитки стали улыбаться, увидев русского моряка.
И вот однажды в конце лета пришел моряк к зеленой калитке. Подошел быстро, как всегда, спрашивал: сколько стоит товар? Но в этот раз высокий носатый турок предупредительно поднялся навстречу. Моряк никогда не видел его прежде. И по тому, как опущены были синие глаза, понял: появился соперник. И это видел один из насмешников. Потом он побежал так, как бегают сами от себя, очень несчастные и очень сердитые люди. На пути стоял черный араб. Он смеялся глазами, скалил зубы и настойчиво говорил по-русски: "Купи, рус, купи…"
"Не знаю, почему я остановился и точно завороженный стал копаться в товаре. Из маленьких и больших ножей выбрал этот нож с длинным, злым лезвием, которым так удобно доставать сердце врага и неудобно разрезать хлеб.
Теперь этот нож у меня на столе. Я привык к нему, как к самой необходимой вещи: я разрезаю им книги и бумагу.
И маленький, перочинный, фабричного производства, со штопором и сломанным лезвием, о нем кратко…"
Однажды рассказчик о ножах плыл после путешествия по греческим, болгарским и русским монастырям, скитам и кельям - плыли на моторной лодке. "Лодка была монастырская, старая, мотор у неё шалил, с ним во-зились два послушника-моториста. Плыли после обильного обеда с дородным дьяконом, любившим поесть. Берег виднелся в миле от курса. И тут случилась беда. Загорелся бензин. Мотористы-монахи бросились в море. Я разбудил дьякона и заставил его броситься в воду (потом я узнал, что этот человек никогда в жизни не плавал). Я плохой пловец и с большим трудом добрался до берега. К великому удивлению моему, когда я поднялся на берег, увидел, на мраморной гальке брюхом кверху уже лежал прежде меня добравшийся до берега дьякон. Непомерная полнота помогла ему держаться на воде.
Через полчаса мы сидели на сухой гальке, наблюдая за лодкой, и дьякон, добыв из кармана бутылку и большой огурец, припасенный на монастырском огороде, говорил, задыхаясь:
Во имя отца и сына! Чуду, воистину чудесное избавление!..
Он достал маленький ножик с перламутровой ручкой и передал мне, не в силах ничего делать.
В пути я нащупал ножичек, который по рассеянности положил в карман, и он у меня остался.
ПЕРВАЯ мировая война застала русского писателя-путешественника в Греции. И он немедленно вернулся на родину, записался добровольцем в медицинский отряд.
Мы знаем об этой войне по романам Ремарка. Но стоит прочесть первые рассказы о жертвах "окопной войны" Соколова-Микитова. Хорошо написаны эти свидетельства войны, подготовившей революцию в России.
Наш смоленский солдат после фронтового санитарного отряда был переведен в отряд авиаторов. Авиатор Соколов-Микитов стал летать механиком на тяжелом четырехмоторном самолете "Илья Муромец". Нам интересно знать: как он летал и о чем писал в те дни. Вот строчки из его записей.
"Когда заводят винт, моторист докладывает приготовившемуся летчику:
Контакт!
Летчик включает зажигание и отвечает:
Есть контакт!
Знаю, сейчас сорвемся, и крепче держусь за борта. Застегиваю предохранительный пояс.
"Илья Муромец" несет запас бензина, достаточный на многие часы перелета. Ведь "Илья" - по-настоящему воздушный корабль из фантастических романов, корабль с полной оснасткой, с командиром и его помощником, воздушными штурманами и полным экипажем...
ПОТОМ пришли "окаянные" для России дни. Летчик и писатель по-прежнему стремился куда-нибудь ехать. Но были путешествия грустные, например поездка в хлебный Киев из Смоленской земли. Контрразведка белой армии приняла писателя за красного шпиона. Учинили допрос: "Зачем приехал?" - "За хлебом. И были дела в киевском журнале". - "С кем встречались вчера?" Названа была сотрудница журнала. При этом имени офицер быстро прошел в соседнюю комнату к телефону… Вернувшись, сказал: "Ваше счастье. Это моя сестра, работает в журнале".
После Киева случайно в Одессе встретил Бунина. Поговорили о текущих "окаянных днях". Бунин собирался уезжать в Париж. "Смоленский мужик" на торговом корабле в Англию, но осел в Берлине и сразу же пожалел: "Как я могу жить без Родины, без наших просторов, без русской природы, без родного языка?" Вернулся. Понял, что поступил верно. Якорь бросил в родном отцовском доме. Тут были написаны главные его произведения. Отсюда он уезжал в любимые странствия, сюда приезжали его друзья.
ПУТЕШЕСТВОВАЛ Иван Сергеевич по-прежнему много. Побывал на Кольском полуострове, на Новой Земле, Земле Франца-Иосифа, на Таймыре. С другом проплыл по рекам Угре и Оке до Коломны. В родных лесах по отцовским тропам ходил охотиться на тетеревов, зайцев и лис.
Природу бывший моряк любил, знал её сокровенные тайны, любил поля с голосами перепелок и скрипом коростелей на мокрых лугах. И особенно любил лес с его таинственными космами ёлок, заросли ольшаников и лозняков на берегах, танец светлых березняков, любил опушки, унизанные осенью стаями тетеревов, радовался редкой встрече с лосями, останавливала мышкующая лиса. Но особенно любил весенней ночью подходить к токующим глухарям. Сколько написано об этой древней птице, но никто не рассказал так верно и поэтично об охоте на глухарей, как Соколов-Микитов.
В литературе Соколов-Микитов находится где-то между Аксаковым, Тургеневым и Пришвиным. Пишет он не только о природе, люди в его рассказах и повестях живые, как видишь и в жизни.
Город Соколов-Мики-тов не любил, с радостью возвращался в лесную тишину, любил костер, беседу со стариками, деревенский уклад жизни и простые ценности бытия.
Вот строчки из рассказа "Дударь". "Осенью путешествовали по лесовому краю. Край этот и после революции остался глухой, стоят большие леса, водятся в лесу лоси и медведи.
Приятель мой, хранитель музея и собиратель старины, сказал:
Есть, есть у нас старичок, зовут его Семеном…
На другой день в глухой деревеньке нас встретил бритый мужик. Вошел он, подозрительно оглядывая наши охотничьи ружья.
Марья, покличь батьку! - крикнул он, приоткрыв дверь.
Старик пришел не скоро. Вошел, тихонько ступая лаптями, осторожно прикрыл за собой дверь. С нами поздоровался за руку. Был он мал ростом, сух, узок в плечах. Улыбался по-детски, виновато, как улыбаются чувствующие себя лишними, обиженные в семьях старики.
На дуде? Эх, братики, дуда-то моя, чай, теперь уж рассохлась, двадцать годков в руки не брал. Да и дуду теперь не сыщешь, на чердаке куры загадили… В старину, бывало, на свадьбах играл. Под дуду и плясали; суток двое жаришь без передыху, а хозяева тебя за это водочкой угощают. Тогда этих балалаек и гармоней еще не ведали…"
Представление дудочки состоялось! Старика городские мужики свозили даже в Москву. Дед-пастух большого города не знал и счастлив был увидеть, что его деревенская музыка многих заставила даже плакать.
То, что было написано смоленским рассказчиком, относится к тридцатым годам прошлого века. Умер Иван Соколов-Микитов в 1975 году. Жизнь его была завидно богатой - полную чашу увиденного на земле человек пронёс по большому пути, не расплескав по дороге.
«Рассказы о животных»
Муравьи. В нашем лесу очень много муравьиных куч, но один муравейник особенно высок, больше моего шестилетнего внучонка Саши.Гуляя по лесу, мы заходим к нему понаблюдать за жизнью муравьёв. Тихий ровный шорох исходит в погожий день от муравейника. Сотни тысяч насекомых копошатся на поверхности его купола, тащат куда-то веточки, затыкают и откупоривают свои многочисленные ходы, вытаскивают погреться на солнышке белые яички-личинки. Саша срывает былинку и суёт её в муравейник. Тотчас на неё набрасываются недовольные раздражённые муравьи. Они выталкивают былинку и, изогнувшись, обстреливают её едкой кислотой. Если после этого былинку лизнуть, на губах остаётся вкус резко пахнущей муравьиной кислоты, похожей на кислоту лимона. Десятки узеньких тропок разбегаются от муравьиного города. Непрерывным потоком деловито бегут по ним в высокой траве муравьи.
Одна из тропок привела нас на самый берег нашей реки. Там над обрывом росло небольшое деревце. Его ветви и листья были облеплены муравьями. Мы внимательно осмотрели деревце. На нём оказалось множество зеленоватых тлей, плотной массой неподвижно сидевших на нижней стороне листьев и у основания черенков. Муравьи щекотали тлей своими усиками и пили сладкий сок, который тли выпускали. Это было “дойное” стадо муравьёв. Известно, насколько разнообразны виды муравьёв. Крупные рыжие лесные муравьи очень сильно отличаются от маленьких чёрных муравьишек-сладкоежек, частенько забирающихся в сахарницу в лесном нашем домике. Учёные насчитывают на земле тысячи видов муравьёв. Все они живут многочисленными обществами. Самые крупные из муравьёв достигают размера трёх сантиметров. Вернувшись домой, Саша просит почитать ему про муравьёв в книгах. Мы узнаём об удивительных африканских муравьях-портных, сооружающих себе гнёзда из листьев, склеенных по краям особым клейким веществом, выпускаемым муравьиными личинками, о бродячих муравьях-охотниках, кочующих миллионными армиями, состоящими из муравьёв-добытчиков, муравьёв-рабочих имуравьёв-солдат. Мы узнаём, что есть муравьи-рабовладельцы, захватывающие себе в рабство других муравьёв, есть муравьи-пастухи, выращивающие у себя в гнёздах “дойных” тлей, есть муравьи-земледельцы… Некоторые из муравьёв, обитающие в жарких странах, иногда приносят вред, обрезая листву деревьев. Наши лесные муравьи очень полезны. Они разрыхляют почву, уничтожают вредителей леса и производят большую санитарную работу, убирая останки умерших животных и птиц. Нет, пожалуй, таких людей, которые не видели бы муравьев. Но в их сложной общественной жизни далеко не всё ещё известно. Учёные, изучающие муравьев, до сих пор не знают, каким образом сговариваются между собой муравьи, слаженно перетаскивающие тяжёлые, во много раз превосходящие их собственный вес, предметы, как удаётся им сохранять постоянную температуру внутри уравейника. Много тайн ещё не раскрыто в жизни муравьиных колоний. Очень давно, когда отец впервые стал брать меня на охоту, произошёл такой редкий случай.
Мы ехали по лесу на дрожках. Было раннее утро, на деревьях и натраве сверкала обильная роса. Пахло грибами, сосновой хвоею. У большого дерева отец остановил лошадь. – Посмотри-ка, – сказал он, показывая на огромную муравьиную кучу,возвышавшуюся над зарослями папоротника. – Там лежит “муравейное масло”. Почти на вершине кучи лежал небольшой кусок какого-то светло-жёлтого вещества, очень похожего на обыкновенное сливочное масло. Мы сошли с дрожек и стали рассматривать загадочное вещество, по которому бегали муравьи. Поверхность “масла” была матовой от множества следов муравьев. Отец рассказал мне, что ему приходилось находить на муравьиных кучах такое “муравейное масло”, но увидеть его редко кому удаётся.Мы положили кусок “масла” в кружку, которую брали с собой на охоту,обвязали бумагой и спрятали под деревом. На обратном пути мы собирались взять “муравейное масло”. Вечером мы возвращались с охоты. Отец вынул из-под дерева кружку и снял бумагу. “Масла” в кружке осталось совсем немного – оно улетучилось. Остаток “муравейного масла” мы привезли домой. В тёплой комнате оно растаяло, стало жидким и прозрачным. От него резко пахло муравьиным спиртом. Этим “маслом” растирала поясницу жившая у нас бабушка и всё уверяла, что лесное лекарство очень помогает от мучившего её “прострела”. За всю долгую жизнь мне не приходилось потом находить загадочное”муравейное масло”. Я расспрашивал опытных людей и знакомых зоологов, заглядывал в книги, но “муравейное масло”, которое в детстве я видел своими глазами, так и осталось загадкой.
Пауки . Однажды летом я собрал у нашего домика небольшой букет полевых цветов – колокольчиков, лютиков, ромашек и простой серенькой кашки. Букет я поставил на письменный стол. Из букета выполз крошечный лазоревый паучок, очень похожий на живой драгоценный камешек. Паучок переползал с цветка на цветок, и я долго им любовался. Он то нерешительно спускался до самого стола на своей невидимойпаутинке, то, как бы испугавшись, быстро поднимался. Я подставил ладонь, и, коснувшись её, паучок тесно поджал лапки, притворился мёртвым, совсем стал похож на кругленький драгоценный камешек, катавшийся по моей ладони. Я посадил его на букет цветов и скоро забыл о лазоревом паучке. Я продолжал заниматься своими делами. Букетик полевых цветов на моём столе завял. Пришлось сменить его свежими цветами.Крошечный паучок, оказалось, остался жить в моей бревенчатой комнате.
Сидя за работой, я увидел однажды, как над моим письменным столом на тоненькой-тоненькой невидимой паутинке, перебирая зеленоватыми ножками, спускается с потолка знакомый лазоревый паук. Он то поднимался, как искусный акробат, на своей невидимой паутинке, то быстро спускался, покачиваясь над моей рукописью. С тех пор я часто видел в моей комнате лазоревого паучка. Он спускался над моим столом, и я говорил ему: – Здравствуй, дружище, доброе утро! Я всегда с любопытством наблюдал пауков: мне нравились эти лесные трудолюбивые охотники-мастера. Идёшь, бывало, в ранний час тихого летнего утра в лес на охоту и остановишься: такая чудесная развешана на зелёных ветвях, на стебельках высоких трав тончайшая сеть паутины – вся в алмазных сверкающих капельках утренней росы. Долго любуешься на чудесное тонкое кружево, сотканное искусным мастером-пауком.
Сам мастер-паук сидит в центре своей сети, терпеливо, как настоящий охотник-рыболов, ждёт – когда попадёт в его сеть добыча: визгливый комар или кусачая злая муха. Быстро кидается он на добычу, связывает её своей паутиной. Уже много лет назад я жил в глухой смоленской деревне, среди больших лесов, хорошо знакомых мне с детства. Тогда я очень много охотился, был крепок и здоров, любил проводить ночи в лесу у охотничьего костра. Я прислушивался к голосам птиц и зверей, хорошо знал места, где водилось множество дичи – лесной и болотной. Летом и зимою охотился на волков, обитавших в глухих непролазных болотах, Весною ходил на тетеревиные и глухариные тока, тропил зимой по пороше зайцев. Бродя с ружьём по лесам, я внимательно присматривался к леснойтаинственной жизни, мало знакомой городским неопытным людям. Каждое утро я видел, как восходит над лесом солнце, слушал, как дружным хором приветствуют восход счастливые птицы. Ночами я смотрел на высокое звёздное небо, слушал чудесную тихую музыку раннего рассвета. В лесу я иногда собирал диковинные корешки, похожие на сказочных птиц и зверей, вместе с охотничьей добычей клал их в свою сумку. Стены моей маленькой деревенской комнаты были обиты внутри еловой корою, очень похожей на дорогую тиснёную кожу. На стенах висели мои ружья, охотничьи принадлежности, диковинные лесные находки, красивые и опрятные птичьи гнёзда. Поздним летом, выходя каждый день на охоту, я клал в карманы порожние спичечные коробки. В эти коробки я собирал в лесу понравившихся мне самых искусных мастеров-пауков. Вернувшись с охоты, я выпускал их в моей комнате. Пауки быстро разбегались по углам. Иные из них оставались у меня жить, иные куда-то уходили. На потолке и в углах комнаты висела чудесная свежая серебряная паутина. Ходившие ко мне гости дивились моему жилищу, разводили руками. Маленькая моя комната была похожа на лесной музей, на лесную сказочную избушку. Пыльной, запущенной паутины у меня, разумеется, не было. Мои жильцы-пауки старательно охотились на грязных мух, на надоедливых комаров. Я мог спокойно работать, спокойно спать: друзья-пауки меня охраняли. О пауках можно рассказать многое. Есть пауки-мастера и охотники. Есть пауки – быстроногие бегуны. Есть крошечные паучки-лётчики, которые летают по воздуху на длинных, выпущенных из брюшка паутинках: как настоящие парашютисты и планеристы, они пролетают большие пространства, перелетают широкие реки. Есть пауки-водолазы. Эти пауки спускаются под воду на дно неглубоких лесных ручейков. Вместо скафандра они уносят на своём брюшке большой пузырь воздуха, которым дышат под водой. В жарких странах водятся и злые, ядовитые пауки, укус которых бывает иногда смертелен. Пауки очень верно предсказывают погоду. Пойдёшь, бывало, за грибами – длинная вязкая паутина липнет к лицу, к рукам. Это значит – надолго установилась ясная, хорошая погода. В конце лета ещё не скошенные луга бывают сплошь покрыты тончайшей сеткой паутины. Здесь трудилась бесчисленная армия маленьких паучков. Как-то ранней осенью мне пришлось плыть на пароходе по нижней Волге. Берега были раскрашены осенним цветным узором.Помню, ранним утром я вышел на палубу и ахнул от удивления. Над недвижной поверхностью Волги плыла и плыла освещённая восходившим над Волгою солнцем лёгкая паутина. Лёгкой, золотистой, как бы сотканной из воздуха паутиной был облеплен весь пароход: белые палубные стойки, деревянные поручни, решётки, скамейки. Пассажиры ещё не проснулись, и, стоя на палубе парохода, я одинлюбовался сказочным зрелищем плывущей над Волгой, освещённой утренним солнцем паутины. Многие люди, особенно женщины, боятся и не любят пауков. Они громко вскрикивают, если паук проползёт по платью или голой руке, широко раскрывают глаза, машут руками. Старые богомольные бабушки, помню, говорили нам в детстве так: – Убьёшь паука-крестовика – сорок грехов простится! Пауками всегда называют жестоких, злых, жадных людей. Сравнение недобрых людей с трудолюбивыми чистоплотными мастерами и охотниками, искусно плетущими свои красивые сети, несправедливо.Молодые друзья! Если увидите в лесу развешанную пауком сеть-паутину – не обрывайте её. Хорошенько полюбуйтесь, как умно и старательно развешивает свои сети трудолюбивый охотник-паук и кое-чему у него поучитесь.Бурундук. В самом конце лета, охотясь на берегах реки Камы, я жил у приятеля моего, лесника, в глухом прикамском лесу. Сидя у открытого окна, я увидел, как в лесниковом небольшом огороде, почти рядом с окном, сам собою колышется тяжёлый цвет дозревающего подсолнуха. На подсолнухе сидел маленький красивый зверёк. Он хлопотливо выдёргивал из гнёзд зёрна спелого подсолнуха и набивал имизащёчные мешки. Это был бурундук, проворный и ловкий зверёк, похожий на маленькую белку. Живут бурундуки под деревьями, в земляных неглубоких норах. В этих норах они устраивают вместительные кладовые, где прячут обильные запасы: кедровые орехи, подсолнухи, хлебные семена. Быстрый бурундук всегда находится в движении. Он бегает по сучьям деревьев, по кучам хвороста, сложенного в лесу. Живого, очень любопытного зверька нетрудно поймать.
Я видел, как ловят бурундуков в лесу деревенские ребята. В руках они держат лёгкую палочку с привязанной на конце волосяной петлёю. Стоит посвистеть в берестяную или ивовую дудочку – и любопытный бурундук выбегает из своей норы. На шею ему нетрудно накинуть лёгкую петельку. В неволе весёлые бурундуки приживаются быстро. Их можно держать в большой клетке, кормить орехами, семенами. Они очень весело гоняются друг за дружкой по клетке, и на их весёлыеигры и схватки приятно любоваться. У бурундуков в лесу много лютых врагов. Их уничтожают хищные птицы, ловят домашние кошки, а кладовые бурундуков находят и разоряют в лесу медведи. Мне очень приятно вспоминать маленьких бурундуков. Я помню глухой таёжный лес, освещённые солнцем, окружённые высокими деревьями зелёные поляны и маленьких зверьков, оживляющих таёжную глушь и тишину.Ежи . Приходилось ли вам слышать, как разговаривают между собою ежи? Наверное, никто не слыхал. А вот я слышал. Расскажу по порядку. Зимою и летом мы живём в Карачарове на берегу реки, в маленьком домике, со всех сторон окружённом лесом. Мы ходим в лес наблюдать и слушать, как живут и поют птицы, как расцветают лесные цветы, летают и ползают насекомые.Выходя по ночам на крыльцо полюбоваться на звёздное небо, послушать ночные звуки и голоса, я часто слышал, как кто-то пробегает в высокой траве под сиренью. Я зажигал электрический фонарик и видел убегавшего большого ежа. Ежей мы нередко видели по вечерам, когда закатывалось солнце: в поисках пищи они безбоязненно бродили вокруг нашего домика, подбирали крошки и то, что мы для них оставляли. Нередко ежи подходили к большой чашке с едою, из которой мыкормили наших собак – добродушного чёрного Жука и хитрую Белку. Обычно Белка начинала обидчиво и яростно лаять, а её флегматичный сын Жук отходил в сторонку и терпеливо молчал. Ежи забирались передними лапами в собачью чашку и, тихо пофыркивая, спокойно ели. Несколько раз я ловил ежей и приносил в дом. Они ничуть не боялись людей, спокойно бегали по комнатам и не пытались свёртываться в клубочек. Я выпускал их на волю, и они продолжали кормитьсявозле нашего домика, раздражая собак. Однажды в тёмную летнюю ночь я сидел в моей комнате за письменным столом. Ночь была тихая, лишь иногда с реки доносились лёгкие отдалённые звуки. В полной ночной тишине под полом вдруг послышались очень тихие незнакомые и приятные голоса. Голоса эти были похожи то ли на тихий разговор, то ли на шёпот пробудившихся в гнезде птенцов. Но какие же птенцы могли быть в подполье?.. И на мышиный писк, на злобный визг крыс не были похожи эти ласковые подпольные голоса. Я долго не мог понять, кто разговаривает у меняпод полом. Через некоторое время я вновь услышал в подполье уже знакомый ласковый разговор. Там как бы беседовали между собою два загадочных, мне не знакомых существа. – Каково спят наши детки? – говорил один ласковый голос. – Спасибо, детки наши спят спокойно, – отвечал другой ласковый голос. И загадочные голоса замолкали. Я долго думал, кто так ласково разговаривает под моим письменным столом в подполье? “Наверное, там живут ежи, – подумал я. – Старый ёж приходит к своей ежихе и спрашивает у неё о маленьких ежатах”. Каждую ночь я слышал в подполье ежиные голоса и улыбался: так дружно разговаривали ёж и ежиха! Однажды вечером, когда за рекой закатывалось солнце, в открытое окно меня кликнул внук. – Дедушка, дедушка, – кричал он, – выходи скорее! Я вышел на крыльцо. Внук показал мне на спокойно прогуливавшееся по утоптанной дорожке целое семейство ежей. Впереди шёл старый большой ёж, за ним шла ежиха и маленькими комочками катились крохотные ежата. По-видимому, родители в первый раз вывели их из гнезда на прогулку. С тех пор каждый вечер старые ежи и ежата выходили гулять на дорожку. Мы оставляли для них в блюдцемолоко. Ежата спокойно пили молоко вместе с котёнком, который у нас жил и подрастал. Так продолжалось несколько дней. Потом ежи ушли в лес, и мы их видели редко. По ночам они по-прежнему приходили к нашему домику, пили молоко и ели из собачьей чашки, но больше я не слышал в подполье ежиных ласковых голосов. Все видели и знают ежей. Это очень смирные и кроткие звери. Они никому не причиняют вреда и никого не боятся, Днём они спят, а ночью выходят на охоту. Они уничтожают вредных насекомых, воюют с крысами и мышами, загрызают ядовитых змей. На зиму они устраивают для себя под корнями деревьев маленькие удобные берлоги. На своих колючках они таскают в берлоги мягкий мох и сухие листья. Навсю зиму ежи засыпают. Их маленькие сокрытые берлоги покрывают глубокие снежные сугробы, и ежи спокойно спят всю зиму. Просыпаются они ранней весной, когда в лесу сходит снег, выходят на охоту.Ежи скоро привыкают к людям и делаются ручными. В соседнем пионерлагере развелось целое стадо ежей. Каждую ночь они приходят из леса к пионерской столовой и лакомятся едою, которую оставляют для них пионеры. Там, где живут ежи, нет ни мышей, ни крыс. Когда-то и у меня жил ручной ёж. Днём он забирался в голенище валяного старого сапога, а ночью выходил на добычу. Я часто просыпался от мелкого топота и шума, который производил по ночам ёж. Два или три раза мне удалось наблюдать, как он ловит мышей. С необыкновенной быстротой ёж бросался на показавшегося в углу комнаты мышонка и немедленно с ним расправлялся. Признаться, он причинял мне много беспокойства, мешал по ночам спать и вёл себя нечистоплотно. Несмотря на все неприятности, мы очень подружились.
Мне и моим гостям очень нравились некоторые ежиные смешные ухватки. Выходя из ночного убежища, он старательно обнюхивал и оглядывал каждую щёлку, подбирал на полу мелкие крошки. Было что-то уморительно смешное в его движениях, походке, в его маленькой мордочке, покрытой серыми волосами, в его маленьких чёрных и умных глазках. Иногда я клал его на стол и громко хлопал по доске ладонью. Ёж почти мгновенно свёртывался в колючий серый клубок. Долго оставался он неподвижным. Потом начинал медленно, тихо развёртываться. Из острых серых колючек показывалась маленькая смешная и недовольная мордочка. Он обнюхивался и оглядывался. На мордочке появлялось выражение прежнего добродушного спокойствия. О ежах написано и рассказано много. Рассказывают, как на ежей охотятся хитрые лисицы. Свернувшегося в колючий клубок ежа лисица тихонько скатывает с крутого берега в воду, где ёж быстро развёртывается, и лисица легко расправляется с ним. То же самое проделывают с ежами некоторые умные собаки.
Белки . Кто из вас, кому приходилось бывать в лесу, не видел этого лёгкого ипроворного зверька? Идёшь по лесной тропинке, собираешь в кузовок грибы и вдруг услышишь резкий чекочущий громкий звук. Это играют, резвятся на дереве весёлые проворные белки. Можно долго любоваться, как гоняются они друг за дружкой, носясь по сучьям и по стволу дерева, иногда вниз головою. Белки никому не причиняют вреда. Зимою и летом живут белки в хвойных лесах. На зиму они заботливо запасают в дуплах корм. Летом и осенью сушат шляпки грибов, ловко нанизывая их на голые ветки деревьев.
Я не раз находил в лесу грибные хранилища белок.
Сидя под деревом в глухом лесу, я увидел однажды скакавшую по земле рыжую белку. В зубах она несла большую тяжёлую гроздьлесных спелых орехов. Белки умеют выбирать самые спелые орехи. Они прячут их в глубоких дуплах и зимою безошибочно находят свои запасы. Обычная пища белок – семена хвойных деревьев. В лесу на снегу поддеревьями можно видеть зимою шелуху разгрызенных белками еловых и сосновых шишек. Сидя высоко на сучке дерева, держа шишку в передних лапах, белки быстро-быстро выгрызают из неё семена, роняя вертящиеся в воздухе чешуйки, бросают на снег обгрызенный смолистый стержень. В зависимости от урожая сосновых и еловых шишек белки кочуют на большие расстояния. В пути они переплывают широкие реки, ночами пробегают через многолюдные города и посёлки. Плывущие по воде белки высоко задирают пушистые хвосты. Их можно увидеть издалека. Белок можно легко приручить и держать в неволе. Некогда у меня был приятель, археолог и книголюб. В его большой комнате жила проворная весёлая белка. Она доставляла много забот и хлопот хозяину-книголюбу. Без устали носилась она по книжным полкам, случалось, грызла переплёты дорогих книг. Пришлось посадить белку в проволочную клетку с широким вращавшимся колесом. По этому проволочному колесу белка носилась неутомимо. Белкам нужно постоянное движение, к которому они привыкли в лесу. Без такого постоянного движения, живя в неволе, белки болеют и умирают. Осенью и весною белки линяют.
На лето они одеваются в лёгкую рыжую шубку, поздней осенью эта рыжая шубка становится серой, густой и тёплой.
Белки строят уютные, тёплые и прочные гнёзда, похожие на сплетённые из тонких ветвей закрытые домики. Домики эти обычно строятся в развилинах густых и высоких хвойных деревьев, с земли их трудно увидеть. Внутри домик белки покрыт мягкой подстилкой. Там белки выводят и выкармливают маленьких своих бельченят.
Самым грозным врагом белки является куница. Сильные и злые куницы беспощадно преследуют белок, ловят их и поедают, разоряют гнёзда… Совсем недавно, прошлой зимою, у окна нашего лесного домика каждый день появлялись две белки. Мы выбрасывали в форточку на снег небольшие кусочки чёрного хлеба. Белки подхватывали их и взбирались на росшую под окном густую тёмную ёлку. Усевшись на сучок, держа в передних лапках кусочек хлеба, они быстро съедали его. С нашими белками часто ссорились сероголовые галки, всякийдень прилетавшие под окно нашего домика, чтобы полакомиться приготовленным для них угощением. Проходя однажды тропинкой в лесу, жена увидела знакомую белку с хлебной коркой во рту. Она удирала от двух настойчиво преследующих её галок, старавшихся отнять хлеб. Удивительно красивы следы белок в лесу на только что выпавшем чистом снегу. От дерева к дереву чётким и лёгким пушистым узором тянутся эти следы. Белки то перебегают от дерева к дереву, то взбираются на вершины, покрытые тяжёлыми гроздьями шишек. Распушив лёгкий хвост, они, стряхивая снежную навись, легко перемахивают с ветки на ветку соседних деревьев. В сибирских лесах иногда встречаются белки-летяги. У этих маленьких лесных зверьков между передними и задними ногами есть лёгкая перепонка. Они легко перескакивают, как бы перелетают с дерева на дерево. Мне только однажды удалось видеть белок-летяг в наших смоленских лесах. Они жили в глубоком дупле старого дерева. Там я их случайно обнаружил.Выдры . Ранним утром я проходил берегом знакомой тихой реки. Уже взошло солнце, стояла полная беззвучная тишина. На берегу широкой и тихой заводи я остановился, прилёг на луг и закурил трубочку. В кустах пересвистывались и перелетали весёлые птички. По всей заводи густо цвели белые лилии и жёлтые кувшинки. Широкие круглые листья плавали на поверхности недвижной воды. Над кувшинками летали и присаживались лёгкие стрекозы, в небе кружили ласточки. Высоко, высоко, чуть не под самыми белыми облаками, распластав крылья, парил ястреб-канюк. Пахло цветами, скошенным сеном, береговой высокой осокой. Вдруг что-то шлёпнуло раз и другой посреди тихой заводи, и я увидел голову вынырнувшей выдры, плывущей к берегу меж недвижных кувшинок. С живой пойманной рыбой во рту выдра плыла к густому кустарнику, которым был покрыт берег. Я сидел не шевелясь, видел, как выдра выбралась из воды и исчезла под кустами. Мне ещё не приходилось наблюдать на свободе живую скрытную выдру. Иногдатолько я видел на мокром береговом песке следы осторожной хищницы. Выдры живут обычно у глухих и тихих лесных речек, где водится много рыбы. Они питаются исключительно рыбой, очень хорошо умеют нырять, подолгу остаются под водою.
Выдра очень красивое животное. Тёплый и лёгкий мех выдры дорого ценится. Пойманную молодую выдру легко приручить.
Ещё в раннем детстве я знал человека – лесного объездчика, служившего у хозяина моего отца. У этого человека жила ручная выдра. Он брал её с собою на охоту, и она бежала за ним, как обыкновенная собака. Иногда он посылал ручную выдру в воду. На глазахнаших она ныряла и выносила на берег к ногам хозяина живую пойманную рыбу. Выдры уцелели только в самых глухих и нетронутых местах. Живут выдры очень скрытно, их трудно увидеть и поймать.
Горностай . Кто не знает и не слышал об этом красивом зверьке, ещё в самые недавние времена обитавшем в нашей стране почти повсеместно, от Крайнего Севера до далёкого юга? …Горностай очень подвижный хищный зверёк. Днём горностая трудно увидеть. В зимнее время на чистом снегу отчётливо видны его парные лёгкие следы. Скрываются горностаи в подземных норах под корнями старых деревьев, обычно по берегам рек и ручьёв, в заросших лесом оврагах. Случается, живут горностаи и вблизи селений, прячутся под амбарами и жилыми домами. Ночью нередко забираются в курятники, устраивают там жестокую расправу над спящими курами и петухами. После войны в окрестностях Ленинграда и в самом городе я видел на снегу много следов горностаев, прятавшихся в выбоинах и глубоких ямах, оставшихся после разрывов мин и снарядов, На далёком севере храбрые горностаи человека почти не страшатся.
Уже много лет назад довелось мне побывать в Лапландском заповеднике. Ранней весною я жил на берегу лесной речки Верхняя Чуна, впадавшей в глубокое озеро, ещё покрытое толстым льдом. Я жил совсем один в маленьком домике, срубленном руками сотрудников заповедника. Вместо печки в углу домика был из камней сложенширокий очаг, в котором я разводил огонь. Я спал на бревенчатых жёстких нарах, в спальном мешке, сшитом из оленьих тёплых шкур. В устье реки, на которой жили бобры, образовалась к весне небольшая полынья с быстро текущей прозрачной водою. В этой полынье я ловил на блесну серебристых хариусов, в великом множестве собиравшихся у песчаного чистого дна. С пойманной рыбой я возвращался к домику, возле которого лежала куча больших камней, и принимался чистить рыбу. Всякий раз из кучи камней выскакивал лёгкий и быстрый горностай. Я бросал на снег потроха вычищеннойрыбы, и он проворно таскал их в своё убежище под камнями. Так я познакомился и подружился с соседом моим горностаем.
Через некоторое время он стал сам приходить в мой домик, где я варил на огне вкусную уху, лакомился костями и головами сваренной мною рыбы.
Однажды ночью он забрался в мой спальный мешок, и мы мирно с ним спали. Живя в маленьком домике, я наблюдал, как наступает в северном краю весна, наблюдал за бобрами, зимовавшими в своих покрытых сугробами хатках, следил за разбойницей-росомахой, иногда, в поисках пищи, подходившей к моему окну. Ранней весною на озеро прилетели лебеди. Красиво изогнув длинные шеи, они плавали в открытой полынье, иногда выходили на лёд. Привыкший ко мне горностай скрашивал моё одинокое житьё.Уже в другие времена, путешествуя по Таймырскому полуострову, не разприходилось мне наблюдать дерзких горностаев. Они смело переплывали широкое Таймырское озеро, где их иногда глотали крупные рыбы гольцы, похожие на сёмгу. Вскрывая пойманных в сети гольцов, в их желудках мы находили проглоченных горностаев. Горностаи очень ловко увёртывались от наших ездовых собак, и дажесамой быстрой и ловкой собаке редко удавалось поймать горностая. В детстве я не раз наблюдал горностаев, живших в подполье и в хозяйственных деревенских пристройках. Увидев человека, они быстро и незаметно исчезали.
Заяц . Это было много лет назад. Ранним утром я возвращался с дальнегоглухариного тока. С трудом перебравшись через горелое топкое болото, я выбрал удобное место, присел отдохнуть у большого зелёного пня, очень похожего на мягкое кресло. В лесу было тихо, солнце взошло. Я раскурил трубочку и, развалившись у пня, положив на колени ружьё, стал прислушиваться к звукам. Было слышно, как шумят на болоте журавли, токуют в позолоченном небе бекасы. Где-то поблизости прогремел и засвистел рябчик. Весной я никогда не стрелял рябчиков, но с костяным старым пищиком из пожелтевшей заячьей кости никогда не расставался. Мне нравилось пересвистываться с рябчиками, близко смотреть на подлетавших на свист задорных петушков, с распущенными крылышками и хвостами шустро бегавших по колодам и кочкам почти у моих ног. Покуривая трубочку, пересвистываясь с подлетавшими рябчиками, я вдруг увидел за стволами деревьев тихо ковылявшего прямо на меня зайца-беляка. Усталый, он возвращался на лёжку после весёлых ночных похождений. Коротенькими прыжками он тихо ковылял по моховым рыжеватым кочкам. На его мокрых ляжках смешно болтались клочки вылинявших зимних порточков. Я сидел не двигаясь, не шевеля пальцем, сливаясь с высоким зелёным пнём. Когда заяц подбежал совсем близко, почти в колени, я немного пошевелился и тихо сказал: – Ага, попался, Косой! Боже мой, что стало с зайцем, как подхватился он, как замелькали между кочками его порточки, коротенький хвостик! Громко смеясь, я крикнул зайцу вдогонку: – Улепётывай, Косой, поскорее! У каждого охотника в запасе много воспоминаний о неожиданных встречах и происшествиях в лесу. Обычно такие охотники рассказывают о своих удачных выстрелах, о застреленной и добытой дичи, о работе умных собак. На охотничьем долгом веку я много перестрелял крупной и мелкой дичи, не раз охотился на волков и медведей, но – странное дело – простая встреча с забулдыгой-зайчишкой запомнилась больше, чем самые удачные и добычливые охоты. Я как бы и теперь вижу лес, тихое утро, слышу свист рябчиков, отчётливо вижу зайчишку-беляка, мокрые его порточки. Улепётывай, брат Косой, на доброе здоровье!Лисицы . Прошлым летом у нашего лесного домика произошло чрезвычайное происшествие. Ранним утром жена покликала меня на крыльцо, в голосе её слышалась тревога. Я вышел за дверь и у ступеней крыльца увидел лисичку. Она стояла, спокойно смотрела на нас и как будто ожидала угощения. Мне ещё никогда не приходилось видеть, чтобы осторожные, пугливые лисицы подходили близко к человеку. Обычно они прячутся в лесу и живую лисицу даже опытному охотнику трудно близкоувидеть.
Наша лисичка стояла совершенно спокойно, доверчиво глядя на нас.Красивый пушистый хвост её был вытянут, изящные тонкие лапки не двигались. Я с удивлением смотрел на негаданную гостью, сказал жене: – А ну-ка, брось ей кусочек мяса! Жена принесла из кухни небольшой кусок сырого мяса и бросила лисичке под ноги. Лисичка спокойно взяла и съела мясо. Ничего не понимая, я сказал жене: – Попробуй бросить ей кусочек сахару. Белый кусочек сахару лисичка съела так же спокойно. Я долго не мог понять – откуда взялась у нашего домика необыкновенная гостья, и наконец догадался. За лесом, в двух или трёх километрах, недавно построили большой пионерский лагерь. Летом в этом лагере отдыхают приезжие из Москвы пионеры. Как-то я был в лагере, читал ребятам мои рассказы. Они показали мне обнесённый железной сеткой маленький уголок юного натуралиста. Там в небольших клетках жили ручные белки и птицы, жила и рыжая лисичка, которую ребята кормили из рук. По-видимому, уезжая в город, пионеры выпустили на волю привезённую измосковского зоопарка лисичку. Не привыкшая к свободе лисичка отправилась разыскивать человека. Наш лесной домик оказался первым на её пути.
Лисичка несколько дней жила у нашего домика. Днём она пропадала – быть может, забиралась в подполье или пряталась в пустую собачью конуру возле сарая. По утрам и вечерам она выходила на волю, и мы её кормили. К нашему рыжему коту она относилась дружески, и нередко они ели из одной чашки. Иногда лисичка ночевала на маленькой террасе возле моей комнаты.
Однажды жена оставила на столе террасы кастрюльку холодного супа. Лисичка открыла крышку и съела ночью весь суп. О лисицах рассказано много всяческих басен и небылиц. В народных сказках лисицу обычно изображают хитрым зверем, обманывающим доверчивых птиц и зверей.Сомнения нет, что живущие на воле лисицы нередко ловят зазевавшихся крупных птиц, изредка таскают домашних уток и кур, любят зайцев – беляков и русаков. Как многие звери, лисицы устраивают кладовые. Пойманного зайца лисицы не могут съесть в один приём и старательно зарывают оставшееся мясо в снег. Лисицы помнят свои кладовые и, когда нет добычи, доедают спрятанное про запас мясо. Они разоряют гнёзда птиц, свитые на земле, ловят подростков-птенцов, не умеющих хорошо летать. Но самая обычная пища лисиц – это лесные и полевые мыши. Зайцами и мышами питаются они зимою, когда лежит глубокий снег. Даже днём можно увидеть в открытом поле мышкующую лисицу. Неся над снегом пушистый свой хвост, пробегает лисица по снежным полям и сугробам, прислушиваясь к каждому звуку. Слух и чутьё у неё изумительны. Под глубоким сугробом она слышит писк мышей и безошибочно добывает их… Мне редко приходилось охотиться на лисиц, но хитрые их повадки мне хорошо известны. Не раз я находил в лесу норы лисиц. Нередко они селятся в норах хозяйственных барсуков, которых настойчиво выживают. Лисицы и сами роют глубокие норы, обычно в песчаных откосах, прикрытых деревьями и кустами. У жилых лисьих нор всегда можно видеть много костей птиц и зверьков, которыми взрослые лисицы кормят подрастающих лисенят. Спрятавшись в кустах, можноувидеть играющих у норы подростков-лисенят.
Гостя как-то на водяной мельнице, стоявшей на берегу лесной реки, каждое утро я видел, как молодая собака мельника играет на лугу с выходившим из лесу рыжим лисёнком. Никаких ссор между ними не происходило. Пойманные молодые лисицы очень быстро привыкают к человеку. Их можно водить по городу на цепочке, как водят домашних собак. Опытные люди уверяли меня, что даже в большом городе после выпавшей свежей пороши, среди кошачьих и собачьих следов на бульварах можно увидеть и лисьи следы. Не знаю, можно ли верить таким рассказам, но вполне допускаю, что выпущенная в городе на волюлисица может себя прокормить…
Барсуки . Когда-то барсуков много водилось в наших русских лесах. Обычно ониселились в глухих местах, возле болот, рек, ручьёв. Для своих нор барсуки выбирали высокие, сухие, песчаные места, которые не заливали вешние воды. Барсуки рыли глубокие норы. Над их норами росли высокие деревья. Из нор было несколько выходов и входов. Барсуки очень опрятные и умные звери. Зимою они, так же как ежи и медведи, впадают в спячку и выходят из нор только весной. Помню, ещё в детстве отец водил меня смотреть жилые барсучьи норы. Вечером мы прятались за стволами деревьев, и нам удавалось видеть, как выходят на промысел старые коротконогие барсуки, как у самых нор играют и возятся малые барсучата. В лесу по утрам мне не раз приходилось встречать барсуков. Я смотрел, как осторожно пробирается барсук у стволов деревьев, обнюхивает землю, разыскивая насекомых, мышей, ящериц, червяков и другой мясной и растительный корм. Барсуки не боятся ядовитых змей, ловят их и поедают. Барсуки не уходят далеко от норы. Они пасутся, охотятся вблизи подземного жилища, не надеясь на свои короткие ноги. Барсук по земле ходит тихо, и не всегда удаётся услышать его шаги. Барсук безобидное и очень полезное животное. К сожалению, в наших лесах барсуков теперь почти не стало. Редко где в глухом лесу сохранились населённые барсучьи норы.
Барсук умный лесной зверь. Он никому не причиняет вреда. Кневоле барсук привыкает трудно, и в зоопарках днём барсуки обычно спят в своих тёмных конурах. Очень интересно, найдя норы, следить за жизнью их обитателей. Я никогда не охотился на миролюбивых барсуков, но иногда находил их лесные жилища. Живых барсуков редко приходилось видеть. Идёшь, бывало, с глухариного тока, встаёт над лесом солнце. Остановишься, чтобы, присев на пенёк, хорошенько послушать и посмотреть. Увидишь барсука, осторожно пробирающегося у стволов деревьев и обнюхивающего каждую пядь земли. Лапы барсука похожи намаленькие крепкие лопаты. В случае опасности барсук может быстро зарыться в землю. Когда барсуки роют свои норы, они выгребают землю передними ногами, задними – выталкивают её наружу. Быстро, как машины, роют они норы. Если вам придётся найти в лесу живые барсучьи норы – не трогайте их, не разоряйте и не убивайте полезных и добродушных зверей. Барсук стал в наших лесах очень редким животным. Совсем уничтожить этого зверя нетрудно.
Соколов-Микитов Ив
Найдёнов луг (Рассказы)
Найдёнов луг
Рассказы
Составитель Калерия Жехова
НА РОДНОЙ ЗЕМЛЕ
Восход солнца
Русская зима
Март в лесу
Звуки весны
Вертушинка
Русский лес
РУССКИЙ ЛЕС
Можжевельник
Черемуха
Подснежники - перелески
Сон-трава
Купальница
Колокольчики
Незабудки
Медуница
Волчье лыко
Одуванчик
Иван-да-марья
Ночные фиалки
Кошачьи лапки
Калужница
Васильки
Северные цветы
ЗВУКИ ЗЕМЛИ
Звуки земли
Жаворонок
Ласточки и стрижи
Кукушонок
Трясогузки
Поползень
Зимородок
Ворон Петька
Грачи и галки
Сыч-воробей
ЗВЕРИ В ЛЕСУ
Медведь-провожатый
Сладкоежки
Найденов луг
Горностай
Выдры и норки
Бурундук
Последний русак
РАССКАЗЫ СТАРОГО ОХОТНИКА
Ловчие птицы
Вальдшнепы
Дупелиный ток
На медвежьей охоте
Потревоженная
На рыбной ловле
С ЛЮБОВЬЮ К ЖИВОЙ ПРИРОДЕ
НА РОДНОЙ ЗЕМЛЕ
ВОСХОД СОЛНЦА
Посмотри, как солнце играет!
Соколов-Микитов Ив Найдёнов луг (Рассказы)
Ив Соколов-Микитов
Иван Сергеевич СОКОЛОВ-МИКИТОВ
Найдёнов луг
Рассказы
Составитель Калерия Жехова
Увлекательные рассказы о русской природе, написанные старейшим советским писателем, давно полюбились юному читателю. Этот сборник миниатюрная энциклопедия подмосковного леса, в ней рассказывается о всем том, что круглый год живет в лесу: о птицах и животных, о цветах, травах и деревьях.
Рассказы, помещенные в книге, позволяют нам полней и ярче ощутить многообразие жизни, увидеть красоту леса, разгадать его тайны, лучше понять прелесть родной природы, стать ее другом.
Книга посвящена 85-летию писателя.
С любовью к живой природе. Вступительная статья В. Солоухина
НА РОДНОЙ ЗЕМЛЕ
Восход солнца
Русская зима
Март в лесу
Звуки весны
Вертушинка
Русский лес
РУССКИЙ ЛЕС
Можжевельник
Черемуха
Подснежники - перелески
Сон-трава
Купальница
Колокольчики
Незабудки
Медуница
Волчье лыко
Одуванчик
Иван-да-марья
Ночные фиалки
Кошачьи лапки
Калужница
Васильки
Северные цветы
ЗВУКИ ЗЕМЛИ
Звуки земли
Жаворонок
Ласточки и стрижи
Кукушонок
Трясогузки
Поползень
Зимородок
Ворон Петька
Грачи и галки
Сыч-воробей
ЗВЕРИ В ЛЕСУ
Медведь-провожатый
Сладкоежки
Найденов луг
Горностай
Выдры и норки
Бурундук
Последний русак
РАССКАЗЫ СТАРОГО ОХОТНИКА
Ловчие птицы
Вальдшнепы
Дупелиный ток
На медвежьей охоте
Потревоженная
На рыбной ловле
И. С. Соколов-Микитов. Калерия Жехова.
________________________________________________________________
С ЛЮБОВЬЮ К ЖИВОЙ ПРИРОДЕ
С детства, со школьной скамьи человек привыкает к сочетанию слов: "любовь к родине". Осознает он эту любовь гораздо позже, а разобраться в сложном чувстве любви к родине - то есть что именно и за что он любит дано уже в зрелом возрасте.
Чувство это действительно сложное. Тут и родная культура, и родная история, все прошлое и все будущее народа, все, что народ успел совершить на протяжении своей истории и что ему совершить еще предстоит.
Не вдаваясь в глубокие рассуждения, мы можем сказать, что на одном из первых мест в сложном чувстве любви к родине находится любовь к родной природе.
Для человека, родившегося в горах, ничего не может быть милее скал и горных потоков, белоснежных вершин и крутых склонов. Казалось бы, что любить в тундре? Однообразная заболоченная земля с бесчисленными стеклышками озер, поросшая лишайниками, однако ненец-оленевод не променяет своей тундры ни на какие там южные красоты.
Одним словом, кому мила степь, кому - горы, кому - морское, пропахшее рыбой побережье, а кому - родная среднерусская природа, тихие красавицы реки с желтыми кувшинками и белыми лилиями, доброе, тихое солнышко Рязани... И чтобы жаворонок пел над полем ржи, и чтобы скворечник на березе перед крыльцом.
Было бы бессмысленно перечислять все приметы русской природы. Но из тысяч примет и признаков складывается то общее, что мы зовем нашей родной природой и что мы, любя, быть может, и море и горы, любим все же сильнее, чем что-либо иное в целом свете.
Все это так. Но нужно сказать, что это чувство любви к родной природе в нас не стихийно, оно не только возникло само собой, поскольку мы родились и выросли среди природы, но воспитано в нас литературой, живописью, музыкой, теми великими учителями нашими, которые жили прежде нас, тоже любили родную землю и передали свою любовь нам, потомкам.
Разве не помним мы с детства наизусть лучшие строки о природе Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Алексея Толстого, Тютчева, Фета? Разве оставляют нас равнодушными, разве не учат ничему описания природы у Тургенева, Аксакова, Льва Толстого, Пришвина, Леонова, Паустовского?.. А живопись? Шишкин и Левитан, Поленов и Саврасов, Нестеров и Пластов - разве они не учили и не учат нас любить родную природу? В ряду этих славных учителей занимает достойное место имя замечательного русского писателя Ивана Сергеевича Соколова-Микитова.
Иван Сергеевич Соколов-Микитов родился в 1892 году на земле Смоленской, и детство его прошло среди самой что ни на есть русской природы. В то время живы были еще народные обычаи, обряды, праздники, быт и уклад старинной жизни. Незадолго до смерти Иван Сергеевич так писал о том времени и о том мире:
"В коренной крестьянской России начиналась моя жизнь. Эта Россия была моей настоящей родиной. Я слушал крестьянские песни, смотрел, как пекут хлеб в русской печи, запоминал деревенские, крытые соломой избы, баб и мужиков... Помню веселые святки, масленицу, деревенские свадьбы, ярмарки, хороводы, деревенских приятелей, ребят, наши веселые игры, катанье с гор... Вспоминаю веселый сенокос, деревенское поле, засеянное рожью, узкие нивы, синие васильки по межам... Помню, как, переодевшись в праздничные сарафаны, бабы и девки выходили зажинать поспевшую рожь, цветными яркими пятнами рассыпались по золотому чистому полю, как праздновали зажинки. Первый сноп доверяли сжать самой красивой трудолюбивой бабе - хорошей, умной хозяйке... Это был тот мир, в котором я родился и жил, это была Россия, которую знал Пушкин, знал Толстой"*.
* С о к о л о в-М и к и т о в И. С. Давние встречи.
Иван Сергеевич прожил долгую и богатую жизнь. Он в течение нескольких лет плавал матросом по всем морям и океанам, служил в санитарном отряде в первую мировую войну, работал учителем, несколько зим провел на берегах Каспия, путешествовал по Кольскому и Таймырскому полуостровам, Закавказью, горам Тянь-Шаня, бродил по дремучей тайге... Он был моряком, путешественником, охотником, этнографом. Но главное - он был талантливым и ярким писателем. Еще Куприн в свое время так оценил Соколова-Микитова как писателя:
"Я очень ценю Ваш писательский дар за яркую изобразительность, истинное знание народной жизни, за живой и правдивый язык. Более же всего мне нравится, что Вы нашли свой собственный исключительно Ваш стиль и свою форму. И то и другое не позволяет Вас спутать с кем-нибудь, а это самое дорогое".
Соколов-Микитов написал много книг о своих смоленских краях, о простых русских людях, крестьянах, полярниках, охотниках, о всех, с кем сводила его судьба на жизненном пути. А он был длинным, этот путь: более полувека активной писательской работы, а всего ему было уже за восемьдесят.
Последние двадцать лет жизни Соколова-Микитова были связаны с Карачаровом на Волге в Калининской области, где у Ивана Сергеевича в ста шагах от воды, на краю леса был простой бревенчатый домик. Широкая гладь воды, перелески и деревеньки на том берегу, обилие цветов, лесных птиц, грибов - все это еще больше сближало писателя с родной природой. Из охотника, как это часто бывает с людьми под старость, он превратился во внимательного наблюдателя, и не только потому, что, скажем, ослабло зрение или рука, но потому, что проснулось в душе бережное, любовное, воистину сыновнее отношение к русской природе, когда человек понимает, что лучше любоваться живой птицей на ветке дерева, чем мертвой птицей в охотничьем ягдташе. В эти годы Иван Сергеевич пишет лучшие свои страницы о родной русской природе, о деревьях и птицах, о цветах и зверях.
Добрый и мудрый человек учит нас тому, что природа есть наше не только материальное, но и духовное в первую очередь богатство, знание природы и любовь к ней воспитывают чувство патриотизма, человечности, доброты, развивают чувство прекрасного. Поколения русских людей будут учиться этому у Ивана Сергеевича Соколова-Микитова, как они учатся у Тургенева и Аксакова, у Некрасова и Пришвина, у Паустовского и Леонова.
В л а д и м и р С О Л О У Х И Н
НА РОДНОЙ ЗЕМЛЕ
ВОСХОД СОЛНЦА
Еще в раннем детстве доводилось мне любоваться восходом солнца. Весенним ранним утром, в праздничный день, мать иногда будила меня, на руках подносила к окну:
Посмотри, как солнце играет!
За стволами старых лип огромный пылающий шар поднимался над проснувшейся землею. Казалось, он раздувался, сиял радостным светом, играл, улыбался. Детская душа моя ликовала. На всю жизнь запомнилось мне лицо матери, освещенное лучами восходящего солнца.
В зрелом возрасте много раз наблюдал я восход солнца. Я встречал его в лесу, когда перед рассветом проходит вверху над макушками предутренний ветер, одна за другою гаснут в небе чистые звезды, четче и четче обозначаются на посветлевшем небе черные вершины. На траве лежит роса. Множеством блестков сверкает растянутая в лесу паутина. Чист и прозрачен воздух. Росистым утром, смолою пахнет в густом лес...
Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Самое удивительное, что лежала медведица, не имея настоящей берлоги, под елкою, на снегу. Быть может, ее потревожили с осени, и она покинула приготовленную ею первую, настоящую берлогу. Лежала она в нескольких саженях от линии железной дороги, шум проходивших поездов ее не тревожил.
Кто из охотников не испытал этого радостного чувства! Утром проснешься – особенный, мягкий видится в окнах свет.
Выпала пороша!
Еще в детстве незабываемо радовались мы первому снегу. Выбежишь, бывало, на поле за ворота – такая засверкает, заблестит вокруг ослепительная белизна! Праздничной скатертью покрыты поля, дороги, отлогие берега реки. На белой пелене снегов отчетливо рисуются лесные опушки. Белые пушистые шапки висят на деревьях. Особенными, чистыми кажутся звуки, дальние голоса. Выйдешь в открытое поле – больно глазам от снежной сверкающей белизны. Заячьими, лисьими, птичьими следами расписана белая скатерть снегов. Ночью на озимях кормились, "жировали" зайцы-русаки. Во многих местах почти до самой земли вытоптан снег, под обледенелою коркою видна свежая зелень. Неторопливо топтался по озими ночью русак. Раскидывая по следу круглые орешки помета, он то и дело присаживался, насторожив уши, чутко прислушивался к ночной тишине, к ночным дальним звукам.
Даже опытному охотнику трудно разбираться в путаной грамоте ночных следов. Чтобы не тратить время, он проходит кромкою озимого поля. Здесь, у лесной опушки, по склону оврага, длинною строчкой тянется опрятный лисий след. На заросшей можжевеловыми кустами, окруженной березами поляне бродят тетерева. Крошки пушистого чистого снега рассыпаны вдоль перекрещенных цепочек их свежих следов. С шумом взлетели тяжелые птицы и, роняя с ветвей снежные рассыпчатые шапки, торопливо рассаживаются на дальних голых березах...
Уходя на лежку, заяц-русак хитрит, петляет, сдваивает и страивает следы, делает хитрые сметки. Опытный охотник зорко приглядывается к местности, к заячьим петлям и сметкам, к запорошенным снегом кустам и лесной опушке. Приметливый охотник почти безошибочно угадывает место, где залег, прячется русак. Из своей скрытой лежки, прижав к спине длинные уши, заяц следит за движениями человека. Чтобы не испортить дело, охотнику не следует идти прямо на лежку, а нужно проходить стороною и зорко в оба смотреть. Нередко бывает так, что заяц незаметно "спорхнет" со своей лежки, и по простывшему "гонному" следу незадачливый охотник догадается, что хитрый заяц его надул, ушел из-под самого носа.
Тропление зайцев по свежей мягкой пороше я всегда считал самой интересной зимней охотой, требующей от охотника выдержки, большой наблюдательности и терпения. Нетерпеливым, суетливым и жадным охотникам лучше не браться за такую охоту. Подобная любительская охота редко бывает добычливой – иной раз приходится долго ходить, чтобы вытропить и застрелить зайца. Да и мало осталось теперь добычливых мест, где сохранилось много непуганых русаков. Для настоящего, то есть нежадного и несуетливого охотника охота по первым зимним порошам доставляет много наслаждения. Чудесен зимний день, легка и чиста пороша, на которой отчетливо отпечатаны следы птиц и зверей, прозрачен и свеж зимний воздух. Можно долго бродить по полям и лесным опушкам, разбираясь в мудреной грамоте ночных следов. Если неудачной окажется охота и без всякой добычи вернется домой усталый охотник, все же радостным, светлым останется в его памяти незабываемый день зимней пороши.
НА РЫБНОЙ ЛОВЛЕ
Первые охотничьи вылазки научили меня хорошо видеть и слышать, бесшумно и скрытно ходить по лесу, подслушивать лесные звуки и голоса. Спрятавшись за стволом дерева, я видел, как перебегают по моховым кочкам проворные рябчики, как с шумом срывается из-под ног тяжелый глухарь. В заросшем осокою и кувшинками пруду я наблюдал утиные выводки, видел, как плавают и ныряют маленькие пушистые утята.
В пруду было много всяческой рыбы. По утрам с удочкой в руках я сидел на берегу, следя за маленьким поплавком, сделанным из гусиного пера. По движению поплавка я узнавал, какая клюет рыба. Было приятно вытаскивать из воды трепещущих на крючке золотистых карасей, колючих окуней, толстоспинных серебряных голавлей, красноперых плотичек, толстых маленьких пескарей. Вместе с отцом мы ставили на щук жерлицы. Иногда нам попадались крупные, почти пудовые щуки. Отец подтягивал добычу к лодке-плоскодонке. Мы осторожно вытаскивали, клали в лодку извивавшуюся сильную щуку, широко раскрывавшую зубастую пасть. В пруду водились жирные лини. В густой подводной траве мы ставили на линей плетеные верши – "норота". Я сам вынимал из поднятой верши покрытых слизью золотистых тяжелых рыб, бросал на дно плоскодонки. Почти всякий день мы возвращались с богатой добычей.
Я хорошо знал все заветные уголки знакомого мельничного пруда, его тихие заводи и заводинки, заросшие цветущей розоватой водяной кашкой, над которой гудели пчелы, летали и повисали в воздухе прозрачные стрекозы. Видел таинственное, изрытое прудовыми ракушками дно, по которому скользили тени тихо проплывавших рыб. Чудесный подводный мир раскрывался перед моими глазами. По зеркальной глади, отражавшей белые высокие облака, быстро бегали пауки-челночки. Под темно-зелеными листьями водорослей плавали жуки-плавунцы.
В жаркие летние дни маленьким бреденьком мы ловили в открытых заводях рыбу. Было приятно брести в теплой воде, тащить к берегу деревянные мокрые "клячи", вытаскивать облепленный водорослями бредень. В широкой мокрой мотне билась и трепыхалась крупная и мелкая рыба. Мы вытаскивали на берег наполненную рыбой мотню, отбирали крупную рыбу, мелочь бросали в воду. На костре варили уху. Усевшись в тени зеленой береговой листвы, хлебали ее деревянными круглыми ложками. Удивительно вкусна, душиста пахнущая дымом костра простая рыбачья уха из свежей рыбы, пойманной своими руками.
В летнюю пору, когда голубыми звездочками зацветал на полях лен, мы ходили ночами на дальнюю речку ловить раков. В эту пору перелинявшие голодные раки жадно шли на приманку. Приманкой служили поджаренные на костре лягушки, мелкие рыбки. Лягушек и рыбок мы привязывали к концам длинных палок, опускали приманки у берега на дно реки. Время от времени, посидев у костра, мы обходили расставленные приманки, к которым присасывались голодные раки. С фонарем в руках осторожно поднимали приманку, подводили под нее небольшой сачок и стряхивали в него налипших на приманку раков. Ночная ловля раков была очень добычлива. Мы возвращались домой с мешками, наполненными живыми шептавшимися раками.
И в пруду, и в реке раков водилось множество. Руками ловили их под берегом в глубоких печурах, под камнями на дне неглубокой реки, быстро бежавшей по каменистому скользкому дну. Живо помню, как, засучив порточки, бреду по бегущей воде и, осторожно отвалив на дне плоский камень, в облачке поднявшейся легкой мути вижу притаившегося клещатого рака. Тихонько подвожу руку, хватаю пальцами за черную крепкую спинку сердито растопырившегося рака, кладу в мешок.
Темными летними ночами мы ловили раков на песчаных отмелях в пруду. С пучком полыхавшей сухой березовой лучины осторожно обходили отмели, руками брали на освещенном дне подползавших к берегу раков. Эта ночная охота доставляла нам большое и радостное удовольствие.
Позднею осенью, когда вода в пруду становится прозрачной и длинны, темны осенние ночи, отец брал меня иногда на охоту с "подсветом". С острогами в руках мы выезжали на лодке-плоскодонке. На носу лодки, в железной рогатой "козе" ярко горели смолистые сосновые дрова. Лодка тихо скользила по водной недвижной глади. Полыхал и дымил на носу лодки костер, озаряя нависшие над водою ветви кустарников и деревьев, заросшее водорослями дно пруда. Глазам открывалось подводное сказочное царство. У песчаного, освещенного костром дна мы видели длинные тени крупных спящих рыб. Нужна хорошая сметка, точный глаз, чтобы заколоть острогой в воде спящую рыбу. Заколотых рыб стряхивали с остроги на дно лодки. Попадались широкие лещи, длинные щуки, язи, скользкие налимы. Навсегда запомнилась эта ночная охота. Неузнаваемым казался знакомый пруд. Проездив всю ночь, мы возвращались с добычей. Не столько добыча, сколько сказочная картина освещенного костром дна радовала меня и волновала.
И. С. СОКОЛОВ-МИКИТОВ
Шестьдесят лет активной творческой деятельности в наше бурное время, ставшее свидетелем стольких событий и потрясений, – гаков итог жизни замечательного советского писателя Ивана Сергеевича Соколова-Микитова.
Детство его прошло на Смоленщине, с ее милой, истинно русской природой. В те времена в деревне еще сохранялся старинный быт и уклад. Первыми впечатлениями мальчика были праздничные гулянья, деревенские ярмарки. Именно тогда органически сросся он с родной землей, с ее бессмертной красотой.
Когда Ване исполнилось десять лет, его отдали в реальное училище. К сожалению, это заведение отличалось казенщиной и учение шло плохо. Весной запахи пробудившейся зелени неудержимо влекли мальчика за Днепр, на его берега, покрывшиеся нежной дымкой распустившейся листвы.
Из пятого класса училища Соколов-Микитов был исключен "по подозрению в принадлежности к ученическим революционным организациям". Поступить с "волчьим билетом" куда-либо было невозможно. Единственным учебным заведением, где не требовалось свидетельства о благонадежности, оказались петербургские частные сельскохозяйственные курсы, куда через год он смог попасть, хотя, как признавался писатель, большого влечения к сельскому хозяйству он не испытывал, как, впрочем, и не испытывал он никогда влечения к оседлости, собственности, домоседству...
Скучные курсовые занятия вскоре оказались не по душе Соколову-Микитову – человеку с беспокойным, неусидчивым характером. Устроившись в Ревеле (ныне Таллин) на пароходе торгового флота, он в течение нескольких лет скитался по белу свету. Видел многие города и страны, побывал в европейских, азиатских и африканских портах, близко сошелся с трудовыми людьми.
Первая мировая война застала Соколова-Микитова на чужбине. С большим трудом добрался он из Греции на родину, а потом ушел добровольцем на фронт, летал на первом русском бомбардировщике "Илья Муромец", служил в санитарных отрядах.
В Петрограде встретил Октябрьскую революцию, затаив дыхание слушал в Таврическом дворце выступление В. И. Ленина. В редакции "Новой жизни" познакомился с Максимом Горьким и другими писателями. В эти переломные для страны годы Иван Сергеевич становится профессиональным литератором.
После революции – недолгая работа учителем единой трудовой школы в родных смоленских местах. К этому времени Соколов-Микитов уже опубликовал первые рассказы, замеченные такими мастерами, как Бунин и Куприн.
"Теплая земля" – так назвал писатель одну из своих первых книг. И более точное, более емкое название найти было бы трудно! Ведь эта родная русская земля действительно теплая, потому что она согрета теплом человеческого труда и любви.
Ко времени первых полярных экспедиций относятся его рассказы о походах флагманов ледокольного флота "Георгий Седов" и "Малыгин", положивших начало освоению Северного морского пути. Именно тогда на одном из островов Северного Ледовитого океана появился залив имени писателя Соколова-Микитова. Именем Ивана Сергеевича была названа и бухта, где он нашел буёк погибшей экспедиции Циглера, судьба которой до того момента была неизвестна.
Несколько зим провел он на берегах Каспия, путешествовал по Кольскому и Таймырскому полуостровам, Закавказью, горам Тянь-Шаня, Северному и Мурманскому краям. Он бродил по дремучей тайге, видел степь и знойную пустыню, исколесил все Подмосковье. Каждая такая поездка не только обогащала его новыми мыслями и переживаниями, но и запечатлевалась им в новых произведениях.
Сотни рассказов и повестей, очерков и зарисовок подарил людям этот человек доброго таланта. Богатством и щедростью души озарены страницы его книг.
Известный большевик, редактор газеты "Известия" И. И. Скворцов-Степанов говорил своим сотрудникам: "Как только получите что-либо от Ивана Сергеевича, сейчас же пересылайте мне. Люблю читать его, превосходный писатель".
Творчество Соколова-Микитова близко и к аксаковской, и к тургеневской, и к бунинской манере. Однако в его произведениях сквозит свой особый мир: не стороннее наблюдательство, а живое общение с окружающей жизнью.
Об Иване Сергеевиче в энциклопедии написано: "Русский советский писатель, моряк, путешественник, охотник, этнограф". И хотя дальше стоит точка, но список этот можно было бы продолжить: учитель, революционер, солдат, журналист, полярник.
Книги Соколова-Микитова написаны певучим, богатым и в то же время очень простым языком, тем самым, которому писатель научился еще в детские годы.
В одной из автобиографических заметок он писал: "Я родился и рос в простой трудовой русской семье, среди лесных просторов Смоленщины, чудесной и очень женственной ее природы. Первые услышанные мною слова были народные яркие слова, первая музыка, которую я услышал – народные песни, которыми был некогда вдохновлен композитор Глинка".
В поисках новых изобразительных средств писатель еще в двадцатые годы обращается к своеобразному жанру кратких (не коротких, а именно кратких) рассказов, которые удачно окрестил "былицами".
Неискушенному читателю эти "былицы" могут показаться простыми заметками из записной книжки, сделанными на ходу, на память о поразивших его событиях и характерах.
Лучшие образцы таких кратких, невыдуманных рассказов мы уже видели у Льва Толстого, Бунина, Вересаева, Пришвина.
Соколов-Микитов в своих "былицах" идет не только от литературной традиции, а и от народного творчества, от непосредственности устных рассказов.
Для его "былиц" "Рыжие и вороные", "Себе на гроб", "Страшный карлик", "Разженихи" и др. характерны необычайная емкость и меткость речи. Даже в так называемых "охотничьих рассказах" у него на первом плане человек. Здесь он продолжает лучшие традиции Аксакова и Тургенева.
Читая его небольшие рассказы про смоленские места ("На речке Невестнице") или про птичьи зимовья на юге страны ("Ленкорань"), невольно проникаешься возвышенными ощущениями и мыслями, что чувство восхищения родной природой переходит в нечто другое, более благородное, – в чувство патриотизма.
"Творчество его, имея истоком малую родину (т. е. Смоленщину) принадлежит большой Родине, великой советской земле с ее необъятными просторами, неисчислимыми богатствами и разнообразной красотой – от севера до юга, от Балтики до Тихоокеанского побережья", – говорил о Соколове-Микитове А. Т. Твардовский.
Не все люди способны чувствовать и понимать природу в органической связи с человеческим настроением, а просто и мудро живописать природу могут лишь немногие. Столь редким даром обладал Соколов-Микитов. Это чувство любви к природе и к людям, живущим с ней в дружбе, он умел передать и совсем юному своему читателю. Нашей дошкольной и школьной детворе давно полюбились его книжки: "Кузовок", "Домик в лесу", "Лисьи увертки"... А как живописны его рассказы об охоте: "На глухарином току", "На тяге", "Первая охота" и др. Читаешь их, и кажется, что ты сам стоишь на лесной опушке и, затаив дыхание, следишь за величественным полетом редкой птицы вальдшнепа или в ранний, предрассветный час прислушиваешься к загадочной и волшебной песне глухаря...
Писательница Ольга Форш как-то сказала: "Читаешь Микитова и ждешь: вот-вот застучит над головой дятел или выскочит зайчишка из-под стола: как это у него здорово, по-настоящему рассказано!"
Когда идет речь о мире животных и растений, то каждая строчка его пронизана мудрой простотой, счастливым сочетанием психологического рисунка образа героя. В изображении природы Соколов-Микитов, бесспорно, унаследовал и развил замечательные традиции русского искусства – искусства Левитана и Шиткина, Тургенева и Бунина.
Творчество Соколова-Микитова автобиографично, но не в том смысле, что он писал только о себе, а потому, что рассказывал всегда и обо всем как очевидец и участник тех или иных событий. Это придает его произведениям почти документальную убедительность и ту поэтическую достоверность, которые так привлекают читателя.
"Мне посчастливилось сблизиться с Иваном Сергеевичем в ранние годы его литературной работы, – вспоминает К. А. Федин. – Это было вскоре после гражданской войны. На протяжении полувека он настолько посвящал меня в свою жизнь, что мне иногда кажется – она стала моей.
Он никогда не задавался целью написать подробно свою биографию. Но он из тех редких художников, жизнь которых как бы сложила собою все, что им написано".
К а л е р и я Ж е х о в а
Отец подтягивал добычу к лодке-плоскодонке. Мы осторожно вытаскивали, клали в лодку извивавшуюся сильную щуку, широко раскрывавшую зубастую пасть. В пруду водились жирные лини. В густой подводной траве мы ставили на линей плетеные верши - "норота". Я сам вынимал из поднятой верши покрытых слизью золотистых тяжелых рыб, бросал на дно плоскодонки. Почти всякий день мы возвращались с богатой добычей.
Я хорошо знал все заветные уголки знакомого мельничного пруда, его тихие заводи и заводинки, заросшие цветущей розоватой водяной кашкой, над которой гудели пчелы, летали и повисали в воздухе прозрачные стрекозы. Видел таинственное, изрытое прудовыми ракушками дно, по которому скользили тени тихо проплывавших рыб. Чудесный подводный мир раскрывался перед моими глазами. По зеркальной глади, отражавшей белые высокие облака, быстро бегали пауки-челночки. Под темно-зелеными листьями водорослей плавали жуки-плавунцы.
В жаркие летние дни маленьким бреденьком мы ловили в открытых заводях рыбу. Было приятно брести в теплой воде, тащить к берегу деревянные мокрые "клячи", вытаскивать облепленный водорослями бредень. В широкой мокрой мотне билась и трепыхалась крупная и мелкая рыба. Мы вытаскивали на берег наполненную рыбой мотню, отбирали крупную рыбу, мелочь бросали в воду. На костре варили уху. Усевшись в тени зеленой береговой листвы, хлебали ее деревянными круглыми ложками. Удивительно вкусна, душиста пахнущая дымом костра простая рыбачья уха из свежей рыбы, пойманной своими руками.
В летнюю пору, когда голубыми звездочками зацветал на полях лен, мы ходили ночами на дальнюю речку ловить раков. В эту пору перелинявшие голодные раки жадно шли на приманку. Приманкой служили поджаренные на костре лягушки, мелкие рыбки. Лягушек и рыбок мы привязывали к концам длинных палок, опускали приманки у берега на дно реки. Время от времени, посидев у костра, мы обходили расставленные приманки, к которым присасывались голодные раки. С фонарем в руках осторожно поднимали приманку, подводили под нее небольшой сачок и стряхивали в него налипших на приманку раков. Ночная ловля раков была очень добычлива. Мы возвращались домой с мешками, наполненными живыми шептавшимися раками.
И в пруду, и в реке раков водилось множество. Руками ловили их под берегом в глубоких печурах, под камнями на дне неглубокой реки, быстро бежавшей по каменистому скользкому дну. Живо помню, как, засучив порточки, бреду по бегущей воде и, осторожно отвалив на дне плоский камень, в облачке поднявшейся легкой мути вижу притаившегося клещатого рака. Тихонько подвожу руку, хватаю пальцами за черную крепкую спинку сердито растопырившегося рака, кладу в мешок.
Темными летними ночами мы ловили раков на песчаных отмелях в пруду. С пучком полыхавшей сухой березовой лучины осторожно обходили отмели, руками брали на освещенном дне подползавших к берегу раков. Эта ночная охота доставляла нам большое и радостное удовольствие.
Позднею осенью, когда вода в пруду становится прозрачной и длинны, темны осенние ночи, отец брал меня иногда на охоту с "подсветом". С острогами в руках мы выезжали на лодке-плоскодонке. На носу лодки, в железной рогатой "козе" ярко горели смолистые сосновые дрова. Лодка тихо скользила по водной недвижной глади. Полыхал и дымил на носу лодки костер, озаряя нависшие над водою ветви кустарников и деревьев, заросшее водорослями дно пруда. Глазам открывалось подводное сказочное царство. У песчаного, освещенного костром дна мы видели длинные тени крупных спящих рыб. Нужна хорошая сметка, точный глаз, чтобы заколоть острогой в воде спящую рыбу. Заколотых рыб стряхивали с остроги на дно лодки. Попадались широкие лещи, длинные щуки, язи, скользкие налимы. Навсегда запомнилась эта ночная охота. Неузнаваемым казался знакомый пруд. Проездив всю ночь, мы возвращались с добычей. Не столько добыча, сколько сказочная картина освещенного костром дна радовала меня и волновала.
И. С. СОКОЛОВ-МИКИТОВ
(1892 - 1975)
Шестьдесят лет активной творческой деятельности в наше бурное время, ставшее свидетелем стольких событий и потрясений, - гаков итог жизни замечательного советского писателя Ивана Сергеевича Соколова-Микитова.
Детство его прошло на Смоленщине, с ее милой, истинно русской природой. В те времена в деревне еще сохранялся старинный быт и уклад. Первыми впечатлениями мальчика были праздничные гулянья, деревенские ярмарки. Именно тогда органически сросся он с родной землей, с ее бессмертной красотой.
Когда Ване исполнилось десять лет, его отдали в реальное училище. К сожалению, это заведение отличалось казенщиной и учение шло плохо. Весной запахи пробудившейся зелени неудержимо влекли мальчика за Днепр, на его берега, покрывшиеся нежной дымкой распустившейся листвы.
Из пятого класса училища Соколов-Микитов был исключен "по подозрению в принадлежности к ученическим революционным организациям". Поступить с "волчьим билетом" куда-либо было невозможно. Единственным учебным заведением, где не требовалось свидетельства о благонадежности, оказались петербургские частные сельскохозяйственные курсы, куда через год он смог попасть, хотя, как признавался писатель, большого влечения к сельскому хозяйству он не испытывал, как, впрочем, и не испытывал он никогда влечения к оседлости, собственности, домоседству...
Скучные курсовые занятия вскоре оказались не по душе Соколову-Микитову - человеку с беспокойным, неусидчивым характером. Устроившись в Ревеле (ныне Таллин) на пароходе торгового флота, он в течение нескольких лет скитался по белу свету. Видел многие города и страны, побывал в европейских, азиатских и африканских портах, близко сошелся с трудовыми людьми.
Первая мировая война застала Соколова-Микитова на чужбине. С большим трудом добрался он из Греции на родину, а потом ушел добровольцем на фронт, летал на первом русском бомбардировщике "Илья Муромец", служил в санитарных отрядах.
В Петрограде встретил Октябрьскую революцию, затаив дыхание слушал в Таврическом дворце выступление В. И. Ленина. В редакции "Новой жизни" познакомился с Максимом Горьким и другими писателями. В эти переломные для страны годы Иван Сергеевич становится профессиональным литератором.
После революции - недолгая работа учителем единой трудовой школы в родных смоленских местах. К этому времени Соколов-Микитов уже опубликовал первые рассказы, замеченные такими мастерами, как Бунин и Куприн.
"Теплая земля" - так назвал писатель одну из своих первых книг. И более точное, более емкое название найти было бы трудно! Ведь эта родная русская земля действительно теплая, потому что она согрета теплом человеческого труда и любви.
Ко времени первых полярных экспедиций относятся его рассказы о походах флагманов ледокольного флота "Георгий Седов" и "Малыгин", положивших начало освоению Северного морского пути. Именно тогда на одном из островов Северного Ледовитого океана появился залив имени писателя Соколова-Микитова. Именем Ивана Сергеевича была названа и бухта, где он нашел буёк погибшей экспедиции Циглера, судьба которой до того момента была неизвестна.
Несколько зим провел он на берегах Каспия, путешествовал по Кольскому и Таймырскому полуостровам, Закавказью, горам Тянь-Шаня, Северному и Мурманскому краям. Он бродил по дремучей тайге, видел степь и знойную пустыню, исколесил все Подмосковье. Каждая такая поездка не только обогащала его новыми мыслями и переживаниями, но и запечатлевалась им в новых произведениях.
Сотни рассказов и повестей, очерков и зарисовок подарил людям этот человек доброго таланта. Богатством и щедростью души озарены страницы его книг.
Известный большевик, редактор газеты "Известия" И. И. Скворцов-Степанов говорил своим сотрудникам: "Как только получите что-либо от Ивана Сергеевича, сейчас же пересылайте мне. Люблю читать его, превосходный писатель".
Творчество Соколова-Микитова близко и к аксаковской, и к тургеневской, и к бунинской манере. Однако в его произведениях сквозит свой особый мир: не стороннее наблюдательство, а живое общение с окружающей жизнью.
Об Иване Сергеевиче в энциклопедии написано: "Русский советский писатель, моряк, путешественник, охотник, этнограф". И хотя дальше стоит точка, но список этот можно было бы продолжить: учитель, революционер, солдат, журналист, полярник.
Книги Соколова-Микитова написаны певучим, богатым и в то же время очень простым языком, тем самым, которому писатель научился еще в детские годы.
В одной из автобиографических заметок он писал: "Я родился и рос в простой трудовой русской семье, среди лесных просторов Смоленщины, чудесной и очень женственной ее природы. Первые услышанные мною слова были народные яркие слова, первая музыка, которую я услышал - народные песни, которыми был некогда вдохновлен композитор Глинка".
В поисках новых изобразительных средств писатель еще в двадцатые годы обращается к своеобразному жанру кратких (не коротких, а именно кратких) рассказов, которые удачно окрестил "былицами".
Неискушенному читателю эти "былицы" могут показаться простыми заметками из записной книжки, сделанными на ходу, на память о поразивших его событиях и характерах.
Лучшие образцы таких кратких, невыдуманных рассказов мы уже видели у Льва Толстого, Бунина, Вересаева, Пришвина.
Соколов-Микитов в своих "былицах" идет не только от литературной традиции, а и от народного творчества, от непосредственности устных рассказов.
Для его "былиц" "Рыжие и вороные", "Себе на гроб", "Страшный карлик", "Разженихи" и др. характерны необычайная емкость и меткость речи. Даже в так называемых "охотничьих рассказах" у него на первом плане человек. Здесь он продолжает лучшие традиции Аксакова и Тургенева.
Читая его небольшие рассказы про смоленские места ("На речке Невестнице") или про птичьи зимовья на юге страны ("Ленкорань"), невольно проникаешься возвышенными ощущениями и мыслями, что чувство восхищения родной природой переходит в нечто другое, более благородное, - в чувство патриотизма.
"Творчество его, имея истоком малую родину (т. е. Смоленщину) принадлежит большой Родине, великой советской земле с ее необъятными просторами, неисчислимыми богатствами и разнообразной красотой - от севера до юга, от Балтики до Тихоокеанского побережья", - говорил о Соколове-Микитове А. Т. Твардовский.
Не все люди способны чувствовать и понимать природу в органической связи с человеческим настроением, а просто и мудро живописать природу могут лишь немногие. Столь редким даром обладал Соколов-Микитов. Это чувство любви к природе и к людям, живущим с ней в дружбе, он умел передать и совсем юному своему читателю. Нашей дошкольной и школьной детворе давно полюбились его книжки: "Кузовок", "Домик в лесу", "Лисьи увертки"... А как живописны его рассказы об охоте: "На глухарином току", "На тяге", "Первая охота" и др. Читаешь их, и кажется, что ты сам стоишь на лесной опушке и, затаив дыхание, следишь за величественным полетом редкой птицы вальдшнепа или в ранний, предрассветный час прислушиваешься к загадочной и волшебной песне глухаря...
Писательница Ольга Форш как-то сказала: "Читаешь Микитова и ждешь: вот-вот застучит над головой дятел или выскочит зайчишка из-под стола: как это у него здорово, по-настоящему рассказано!"
Когда идет речь о мире животных и растений, то каждая строчка его пронизана мудрой простотой, счастливым сочетанием психологического рисунка образа героя. В изображении природы Соколов-Микитов, бесспорно, унаследовал и развил замечательные традиции русского искусства - искусства Левитана и Шиткина, Тургенева и Бунина.
Творчество Соколова-Микитова автобиографично, но не в том смысле, что он писал только о себе, а потому, что рассказывал всегда и обо всем как очевидец и участник тех или иных событий. Это придает его произведениям почти документальную убедительность и ту поэтическую достоверность, которые так привлекают читателя.
"Мне посчастливилось сблизиться с Иваном Сергеевичем в ранние годы его литературной работы, - вспоминает К. А. Федин. - Это было вскоре после гражданской войны. На протяжении полувека он настолько посвящал меня в свою жизнь, что мне иногда кажется - она стала моей.
Он никогда не задавался целью написать подробно свою биографию. Но он из тех редких художников, жизнь которых как бы сложила собою все, что им написано".
К а л е р и я Ж е х о в а
